Партизаны

Как проходит

  Вражий поезд,

Проползает злой удав.

  «Вот взорвать бы

Посредине,

  Прошумела б вещь…» –

Замер дедко.

  Сердце бьется,

Как на льдине

  Выброшенный лещ,

И рука – трясется ветка –

  Крепко сжалась,

Губы шепчут:

  «Эка жалость:

Змей прополз

  Опять вперед,

Смерть народу

  Гитлер прет.

Вот чумной

  Злодей, прохвост.

Неужель мы,

  Партизаны,

Не разрушим

  Поезд, мост?»

У Филиппа

  Мысль одна

И сама собой видна:

  «Надо с бомбами в руке

Ночью сплавать по реке.

  И, когда взойдет на мост

Смертоносный паровоз,

  В двух концах по берегам,

Появившись из воды,

  Нанести удар врагам,

Натрясти огонь беды:

  Сбросить поезд,

Мост взбомбить,

  Всех фашистов перебить.

Неужели нельзя?

  Аль в отряде мало сил?

Мало тридцать? –

  Гордо дед себя спросил. –

Каждый – пушка, не игрушка.»

  И спокойно в ближний лес

Живой куст

  В кустах исчез.

Шел он ночь и день домой.

  Три винтовки нес с собой.

Там, в закатном

  Медном блеске,

На дороге, в перелеске,

  Вглядываясь в дали

Партизаны командира

  С нетерпеньем ждали.

Кто винтовку

  Чистил стоя,

Кто – костюм да сапоги

  После утреннего боя,

Кто гранаты затыкал

  За ременный пояс,

Кто грибы в лесу искал,

  Под кустами роясь,

Кто курил, а кто лежал,

  Кто бежал взглянуть на путь

Нет ли деда из разведки,

  Ведь тоскуют его детки.

Сам Гаврилыч

  Там, на липе,

Слушал тишину.

  У всех мысли о Филиппе,

Ждали старину.

  Говорили, речь вели:

– Не видать ли там, вдали?

  – Что он скажет?

– Как отец?

  – И какой нам, сыновьям,

Новый путь укажет?

  – Дед – боец.

Мудреный воин,

  Генералом быть достоин.

– Как высок, плечист

  Да строен.

– С серебристой головой,

  И характер боевой.

– Как Кутузов иль Суворов.

  – Вот гляди, он будет скоро

И такой загнет поход,

  Удивит опять народ.

– Исходил Урал с ружьем,

  Приговаривал: «Пришьем», –

И, конечно, пришивал.

  И теперь молва жива.

– Даже Сталина видал,

  Когда бился с Колчаком.

– Ну, а где, скажи?

  – Это было в Глазове.

Сам мне дед рассказывал.

  И Дзержинского видал.

– Был в японской,

  На германской,

И опять сюда попал.

  – Слышь, приехал погостить

Орла-сына навестить.

  Как случилася война,

С нами вместе старина.

  – Уж гордится он втройне:

Три сыночка на войне.

  – Сам четвертый,

В войнах тертый.

  И отец его, и дед

Воевали много лет.

  – Уж такая, брат, семья –

Вся солдатская, своя.

  – Богатырская земля.

– Вот попробуй победи!

  Нет, германец, погоди.

– Проба уж была, друзья.

  Дальше пробовать нельзя.

– Пусть ползут.

  – Мы устроим, мы утроим

Самый страшный суд.

  А потом не тронь:

Сам Филипп Иваныч

  Разведет огонь

И посадит Гитлера

  На свою ладонь,

Скажет: «Вот вам клоп и вонь:

  Раздавили гнусь».

– Тише, тише. Кто идет?

  Прибежал Петрусь:

– Поет.

  – Кто поет?

– Куда полет?

  Тут Гаврилыч

Шепчет с липы:

  – Три винтовки прет,

А сам поет.

  Замри да слушай, мир:

Нас проверяет командир.

  – Три винтовки, –

Все шептались, –

  Значит, два на штык попались.

Вот герой…

  Все стихли, смылись,

Расползлись,

  Тихонько скрылись за горой.

Филипп Иваныч

  Шел и пел, с винтовками

На согнутой руке,

  Свою любимую об Ермаке:

«Ревела буря, дождь шумел.

  Во мраке молния блистала»…

И улыбался.

  Ему ль не ясной стала

Вся умная игра,

  На точном пункте

Нет никого.

  Лишь выдавала

Кислая махра

  И мятая трава на грунте.

Он видит там,

  На дереве, Гаврилыча,

И кто разбежался по местам,

  По зеленеющим увалам.

И продолжал:

«И непрерывно гром гремел,

  И в дебрях буря бушевала».

Гаврилыч слез, смеется:

  – Ого! Двух сразу!

– Как заразу!

  Два хлыста

Запутались в кустах,

  Смывали кровь – не смыли.

Не жалко палачей.

  Жаль: испоганили ручей.

Бойцы готовы?

  – Есть бойцы.

Все на местах, в кустах.

  – Ну, молодцы.

Пойду вперед,

  На пункт второй.

Там буду ждать

  Вас за горой.

Веди, Гаврилыч, через час.

  Примерь на глаз:

Там рыщет зверь.

  Следи. Не верь.

Угомони задир.

  – Есть, командир!

Ночь пробиралась в лес,

  Окутывая тишиной просвет.

Чернели тени.

  Сам мягкой тенью

Плыл в чащу дед,

  Подобен тайному виденью.

А через час за ним

  Пошел отряд.

Не видно их,

  А лишь глаза

Огнем меча горят.

  Все двадцать девять

Жар несут

  И мысль одну: «Веди».

В душе светло.

  Темно в лесу.

Гаврилыч впереди,

  Сутул, широкоплеч,

Грудаст моряк,

  , Усы из серебра.

А рядом Гриша-сибиряк,

  Знаток куниц, бобра,

Охотник с гор Байкала.

  Бывал на Камчатке.

Судьба везде мотала

  Веселый малый

И скучает по своей Иринке.

  И шепчет другу,

Здешнему колхознику:

  – А хорошо бы нам, Остап,

По чашке шнапс да тринкен,

  Да на гармошке.

– А як же! Лочекай,

  Гришка, трошки.

Будет и горилка, и гопак.

  – Победа будет. Понимаю. Я, ведь, так

Болтаю, по-охотничьи.

  Покуда зверя нет и лба,

А там пойдет пальба.

  Другой колхозник прошептал:

– Что мост? – Металл.

  Построим краше снова.

А этот мы…

  – Молчи. Шагай…

Идут. Ни слова.

  Тамбовский воин, политрук,

Взметнулся вдруг:

  – Эй, стой. Я слышу гул

Летящих к нам акул,

  В любимую страну.

Готовься к бою! Ну!

  Если пролет

Пойдет над нами

  Низкими волнами,

Под шум и гам

  Пошлем свинец врагам.

Собьем гремучую змею,

  Пришьем хребет,

Пускай могилу

  Сам взгребет.

Чуй. Слушай. Тише.

  Эй, снайпер! Гриша.

– Есть. Глазами врос.

  Только бы летели ниже.

– Отряд, подайся на поляну, –

  Командовал матрос.

Вот рокот ближе, ближе.

  Моторный гул акул

Синь неба лижет.

  Сквозь облака

Звезда видна

  Одна пока.

Дрожит небесная пустыня.

  Винтовки вскинув,

Все застыли.

  Ждут, слушают, молчат.

Несет прохлада

  Гари чад,

Приятный запах

  Тащит запад:

Горят фашисты, факт.

  Огонь сам лезет в ад.

Сгорят дотла,

  Предсказывает и аромат,

И ночи синий шелк,

  И мир вокруг,