Парус и буря

Силы были на исходе. Таруси напряг всю волю, чтобы не потерять сознание. Сейчас он не думал ни о чем — просто боролся за жизнь. Ему неоткуда было ждать помощи, рассчитывать он мог только на самого себя. Он сам сжег за собой все мосты. И сделал это намеренно, чтобы в минуту слабости отрезать пути к отступлению. Конечно, он мог сделать так, чтобы катер не уходил, обождал невдалеке от фелюги. Подстраховал бы, так сказать, его. Но тогда он потерял бы свою целеустремленность. Одним глазом смотрел бы вперед, а другим — косился бы назад. Это неизбежно расслабляло бы его, вселяло бы неуверенность в своих силах. А теперь он уже не мог колебаться. Просто не имел права. Даже мысли не должен был допускать об отступлении. Он сам избрал эту дорогу, по которой мог двигаться только вперед.

И Таруси боролся. Он вцепился в корму, стараясь, чтобы волны не снесли его. Но как он ни сопротивлялся, волны все же одолели его. И это поражение принесло ему в конце концов победу. Огромный вал захлестнул судно, и оно сильно накренилось именно в ту сторону, куда отнесло Таруси. Вода хлынула через борт, и судно накренилось еще больше. Таруси, улучив момент, быстро подплыл и, сделав небольшой прыжок, цепко ухватился за край борта. Но у него не было сил, чтобы тут же подтянуться. Пришлось ждать, когда судно выпрямится. Фелюга накренилась на другой бок, и Таруси, слегка подтянувшись, кое-как перевалился через борт. Он распластался на палубе и лежал с закрытыми глазами до тех пор, пока не прошло головокружение. Все это он делал инстинктивно, подчиняясь внутреннему голосу, который подсказывал ему, что надо отдохнуть, чтобы снова восстановить силы. Головокружение прошло. Он чувствовал, что и силы, пусть даже жалкий остаток их, постепенно возвращаются к нему. Но эта проклятая тошнота! Его столько бросало на волнах, он столько наглотался воды, соли, что его выворачивало наизнанку. Не только глотать слюну, которая от жжения внутри казалась ему пресной, но даже дышать было трудно. Вцепившись до боли в ногтях одной рукой в доску, он будто вдавил свое тело в палубу, стараясь как можно дольше сохранить такое положение, чтобы разгуливающие по палубе волны не смыли его обратно в море.

Наконец, почувствовав себя в силе, он медленно поднялся, сначала на четвереньки, потом — уже более уверенно — на обе ноги, и, держась одной рукой за планшир, а другой — за свисавший с мачты трос, стал осторожно продвигаться к корме, одновременно осматривая палубу в надежде найти на судне хоть одного живого или мертвого человека.

И Таруси увидел человека… Жив он или мертв, трудно было сразу определить. Он привалился к планширу, крепко стиснув в руках румпель. Таруси подошел поближе, склонился над ним и вдруг вскрикнул от неожиданности:

— Живой!

Недвижно застывшие глаза Рахмуни, устремленные куда-то в пространство, замигали, посиневшие губы шевельнулись, из его полуоткрытого рта вырвался не то стон, не то хрип, и голова его беспомощно упала на грудь. Казалось, что он специально берег жалкий остаток сил до тех пор, пока кто-нибудь не появится на судне, чтобы на его глазах испустить дух. Ноги его вдруг распрямились, тело обмякло, и только руки, словно они закаменели в нервной судороге, крепко сжимали румпель.

Таруси осторожно приподнял голову. Рахмуни!.. Глаза его были закрыты. Губы не шевелились. Дыхания не слышно. Но, приложив ухо к его груди, Таруси услышал слабое биение сердца. Значит, жив еще. Теперь задача — как удержать еле теплившуюся в нем жизнь? Прежде всего надо перенести его вниз, в каюту. Может быть, там найдется какая-либо одежда. Или хотя бы сухая сеть. Да, но кто станет у румпеля? Когда руки Рахмуни разожмутся, судно опрокинется. Вот когда Таруси пожалел, что не оставил катер. Не хотел подвергать риску своих товарищей. Какая непростительная ошибка! А теперь за это должен расплачиваться жизнью человек, который сделал все возможное и невозможное, чтобы победить смерть. Ради его спасения Таруси не пожалеет своей собственной жизни. Как грешник в порыве раскаяния, он готов был размозжить себе голову. Он дорого заплатил бы за то, чтобы жена и дети Рахмуни увидели его живым.

Как утопающий перед тем, как сделать последний вдох, он с отчаянной надеждой еще раз обвел взглядом все вокруг. На разбитой палубе только они двое. Волны перекатываются через палубу, бьют судно в борта, швыряют его в разные стороны, бросают с одного гребня на другой и обрушиваются на корму сверху, будто утрамбовывая его, прежде чем навсегда опустить в морскую пучину. А в бескрайнем просторе моря не видно ни корабля, ни паруса, ни лодки. Только рев волн, да свист ветра, да дальние раскаты грома, зловеще возвещающие новый ливень.

Встав на колени, Таруси осторожно разжал пальцы Рахмуни, потом одной рукой взялся за румпель, другой бережно обнял почти безжизненное тело и прислонил его голову к своей груди. Но что предпринять дальше, он не знал.