Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

— Ты не переживай. Это всё тебе кажется. Просто ты пришлый. Ну и к тебе присматриваются. Что касается капитана, скажу тебе прямо. Мастер не очень-то любит, когда ему присылают людей по блату. А тебя навязали нам, это я точно знаю. Почему тебя, уж не ведаю. У нас свой корреспондент был ничем не хуже тебя, с морской выучкой. На ПУСе верные люди нужны. А ты пока что терра инкогнито. Так что особой любви и не жди.

Доказывай делом. Что касается Бабы Яги, так Любовь Ивановна шипит тоже не зря. Знаешь, был у нас случай. Заслали к нам москвича, журналиста, писателя, такого-растакого, с регалиями. И что ты думаешь? Тот все полгода в каюте просидел, пока мы шли кругосветку, что-то там кропал под одеялом. Сидел как мышь. А потом сия мышь родила гору. Такого наверстал, что к нам комиссии месяцев пять, как к себе домой приезжали. Всё интересовались, выполняем ли мы методические предписания, или так, дурака в море гоняем. Вот так вот.

Цымбалюк, опять отвернувшись, засопел, будто это сейчас его кто-то сильно принародно оскорбил-обидел, обвиняя лично в профнепригодности.

— Вы-то сами как на паруснике оказались? — вырвалось у Ильи невольно.

Он еще хотел добавить: «А сами-то вы чего так разволновались, раз правы?» Не совсем, впрочем, и ожидая услышать ответ, он вдруг понял причину переживаний Пал Палыча. Тот просто очень любил свою работу.

— А я с Украины, с Кировоградчины. До восемнадцати лет вообще моря не видел, а вот волею случая забрали в морфлот, — ни с того ни с сего разоткровенничался он. — Отслужил три года, как положено, на Тихом окияне, потом поступил в Макарова, пятнадцать лет на боевом дежурстве на большом десантном корабле «Александр Николаев». Тут кто-то сверху решил, что мы не нужны… Болтались в порту года четыре, как дерьмо в проруби; я даже пить начал по этому поводу. Правда, пил недолго, надоело. — Он засмеялся. — Хотел вообще с морем завязать. А куда идти? Я же на земле и ходить-то уже не могу. Качает.

Илья украдкой посмотрел на бравого Пал Палыча, у которого вдруг, неожиданно прикипела на краешке глаза маленькая прозрачная слезинка.

— И вот как-то иду домой через морвокзал, а тут лебедушкой в гавань «Надежда» входит, оркестр играет на берегу, курсантики по реям прилепились, будто ласточки на проводах. Эх, дальше как по мановению волшебной палочки всё получилось: через месяц я уже принимал учебную роту. Хлопчики, что приходят в университет, все птенцы, несмышленыши, а как в море побывают, так вижу: мужиками настоящими становятся. У нас же хоть и не военное училище, а порядки — будь здоров.

— Да я уж видел, — кивнул, согласившись, Илья. — Я бы так не смог.

— Ты приглядись хорошенько: это же будущее Тихоокеанского флота палубу драит да конспекты штудирует. Тут характер выковывается… Через два года, будь здоров, восемьдесят процентов будут третьими, а то и вторыми помощниками капитанов. Ну а уж через десяток лет, я думаю, половина из них точно будут капитанами.

Июнь. Средиземное море. На пути в Задар

Приземистый, мордастенький, с необыкновенно голубыми глазами четвертый помощник капитана, поднимаясь на мостик, первый раз заметил меня и посоветовал идти незамедлительно в кают-компанию, на обед. И тихонько добавил: «Новости из первых рук пропустишь». Я помчался…

Сегодня же, поздно вечером

Ну вот. Планы меняются… Что же это, хорошо или плохо? Послал две главы романа в «Вечерний город», радист Артамонов приносит ответ: «И это всё?» Какой позор! Ничего не понимаю!