Паштет из соловьиных язычков

— Но ведь можно немного поговорить, — в голосе отца зазвучала мольба. — Ведь так долго не виделись!

Сын встал на ноги, отряхнул колени и присел на колоду.

— Что случилось в этот раз? — поинтересовался Марк, поднимая с земли секиру.

— То же, что и обычно! — с досадой воскликнул Публий. — Только родился, вырос, возмужал, собрался было повоевать, и — на тебе! Попал к террористам в плен.

— И что дальше? — не отставал Марк, возбужденно крутя древко секиры в пальцах, отчего остро заточенное лезвие начало при вращении издавать свистящий звук.

— А что может быть дальше?! — возмущенно воскликнул Публий. — Отрезали перед кинокамерой голову как барану! Вот тебе и повоевал! Прямо рок какой-то!

— Что такое кинокамера? — поинтересовался отец.

— Да ничего особенного! — раздраженно взмахнул рукой сын. — Не забивай себе голову такими пустяками. Все равно не поймешь…

— Это я во всем виноват, — печально произнес Марк.

— Да брось! — сказал Публий. — При чем тут ты? Это наследственность.

Марк вспомнил, что в той, настоящей его жизни, он не рубил голову сыну. Ее отделили враги от уже мертвого тела. Марк тогда гневно кричал, торопя медленное каре, отягощенное обозом, скрытым внутри строя; неистово толкал в спины солдат, пытаясь увеличить скорость ползущего вперед огромного войска; исступленно клял себя за то, что позволил сыну отправиться в рискованную вылазку!

Легионы не могли двигаться быстрее. Разрыв строя — верная гибель для всей армии, окруженной конными лучниками, не прекращающими стрельбу ни на минуту. И понимали это все — от легатов до последнего солдата. А впереди, в какой-то лиге от основного войска, гибла римская легионная конница, возглавляемая сыном.

Они нарвались на катафрактариев. Их было более десяти тысяч. Что такое три тысячи легко вооруженных конников и несколько когорт пехоты против жесткого строя закованных в железо конных воинов, привыкших побеждать, круша сплоченной массой любого противника?

Сын завел свой поредевший от непрерывно летящих стрел отряд на небольшой холм. Они спешились и приняли бой. Марк видел, что вдали кипит яростная схватка. Он рвался туда. Он хотел бы взлететь и помочь сыну, но человек летать не может, потому что на это способны лишь боги, которые покинули римское войско в трудный для него час.

Марк проклинал все на свете, но в глубине души понимал, что скорость медленно ползущего каре является сейчас самым главным фактором времени, отведенного богами для жизни его любимого сына. И время это уходит вместе с кровью того, ради которого он готов был положить свою, проклятую многими людьми жизнь.

Когда каре доползло к холму, все было кончено. Передовой отряд оказался уничтоженным полностью. Солдаты и центурионы усыпали своими мертвыми телами холм, и лишь у одного трупа не было головы. Ее отрезали парфяне. Им достался знатный трофей. Голова сына самого богатого человека в мире.

Марк вспомнил, что тогда счет дней потерял для него смысл, что войско стало ему ненужным. Он не знал, где находится и что делает, и как теперь дальше жить, а главное — зачем? Он даже не смотрел на парфянского всадника, носившегося перед римским строем. На острие копья, зажатого в руке конника, торчала голова Публия, и рот врага извергал колкие и обидные непристойности.

В этой завесе ему помнились лишь последующие атаки катафрактариев на само каре. И здесь он видел все четко. Его ярость не знала границ. Он пробуждался, включался в жизнь и командовал, с удовольствием глядя на то, как мощные клинья катафрактариев, рассыпаясь, ломаются о строй римских легионеров; как гибнут ненавистные, закованные в латы конники, а дисциплинированное каре ползет дальше, топча ногами тела тех, кто совсем недавно наслаждался гибелью его сына; как катафрактарии отъезжают от каре в сторону, осознав, что с римской пехотой им не совладать; и как лучники легкой парфянской кавалерии снова начинают посылать тысячи стрел в сторону несломленного, но обезвоженного и усталого римского войска…

Марк встряхнул головой.

— Прямо рок какой-то! — продолжал говорить Публий. — Сколько себя помню, всегда заканчивал очередную жизнь потерей башки. То ядром в бою оторвет, то отрубят в плену!

— Действительно, наследственность, — утверждающе сказал Марк.

— Конечно! — поддержал Публий с горячностью. — Хотя, если разобраться, что тебе, что мне — головы отре́зали уже у трупов. Тогда, при Каррах, я был убит мечом. Впрочем, как и ты.

— Говорят, что мне залили в глотку расплавленное золото, — сказал, усмехаясь, Красс. — Об этом рассказал твой старший брат Марк.

— Понятное дело! — кивнул головой Публий. — Ты же мастерски обчистил иудейский Храм. Вот евреи и придумали эту сказку. А что с них возьмешь? Вся древняя история мира — еврейские сказки, украденные или подобранные у других народов. А вот постоянные потери головы сильно меня беспокоят. Ты периодически рубишь нам головы. Но это наказание, утвержденное богами за твою алчность. А там, внизу? Хоть бы раз меня застрелили, зарезали, утопили, да пусть бы взорвали, наконец! Нет. Голову вжик, и амбец военной карьере! Не понимаю!