Пассажир из Франкфурта

– Выглядишь хорошо и загорел, – сказала тетушка Матильда, оценивающе оглядывая его. – Ты ведь ездил в Малайю? Не в Сиам – или, как он сейчас называется, Таиланд? Они вечно меняют названия, и это создает путаницу. Во всяком случае, не во Вьетнам, не так ли? Знаешь, мне совсем не нравится этот Вьетнам. Вот уж где путаница – Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьетконг и еще какой-то Вьет… Все они воюют друг с другом, и никто не желает остановиться. Не хотят отправиться в Париж или куда-нибудь еще и сесть за стол переговоров. В самом деле, дорогой мой, я постоянно думаю об этом, и мне представляется, что было бы разумнее всего, если б они сошлись на стадионах и сражались бы там не столь смертоносным оружием, как этот ужасный напалм. Тебе так не кажется? Молотили бы друг друга кулаками, и это доставляло бы им удовольствие, как и всем остальным, кто приходил бы и наблюдал за этим зрелищем. Я считаю, что мы никак не научимся давать людям то, чего они действительно хотят.

– Прекрасная идея, тетушка Матильда, – сказал сэр Най, целуя бледно-розовую морщинистую щеку, приятно пахнувшую духами. – Как ваши дела, дорогая моя?

– Старость не радость, – ответила леди Матильда Клекхитон. – Да, я стара. Конечно, тебе пока еще не понять, что это такое. Не одно, так другое. То дает себя знать ревматизм, то артрит, то астма, то заболеешь ангиной, то подвернешь лодыжку… Постоянно какие-то проблемы со здоровьем. Не очень серьезные, но тем не менее… Что это ты вдруг решил навестить меня, дорогой мой?

Стаффорда несколько смутила прямота вопроса.

– Обычно я всегда навещаю вас, когда возвращаюсь из заграничных поездок.

– Тебе придется придвинуть стул ближе ко мне. Со времени твоего последнего визита я стала еще более глухой. Ты изменился… Почему ты изменился?

– Просто загорел. Вы же сами сказали.

– Ерунда. Я не то имею в виду. Только не говори, что это наконец девушка.

– Девушка?

– Я всегда чувствовала, что это может однажды произойти. Беда в том, что у тебя слишком развито чувство юмора.

– Почему вы так считаете?

– Так говорят о тебе люди. О да, говорят. Это чувство юмора вредит твоей карьере. Ты общаешься со всеми этими людьми – дипломатами, политиками… Теми, кого называют молодыми государственными деятелями, а также пожилыми и среднего возраста. И с членами всех этих партий… Кстати, я считаю, глупо иметь так много партий. И прежде всего эту ужасную лейбористскую.

Она задрала вверх свой консервативный нос.

– Почему в дни моей молодости не было никакой лейбористской партии? Никто не смог бы тогда сказать, что означает это название. Его назвали бы чушью. К сожалению, все гораздо серьезнее. Ну еще, конечно, эти либералы, но они ужасно глупы. Потом тори, или консерваторы, как они себя сейчас называют.

– А эти-то чем вам не угодили? – спросил сэр Най с едва заметной улыбкой на лице.

– Там слишком много серьезных женщин. Им недостает веселости.

– Ни одна политическая партия сегодня не приветствует веселость.

– Вот именно, – сокрушенно произнесла тетушка Матильда. – И именно поэтому ты ведешь себя неправильно. Ты хочешь привнести в жизнь немного веселья и подшучиваешь над людьми, а им, разумеется, это не нравится. Они говорят: «Ce n’est pas un garcon serieux»[13], как сказал тебе однажды рыболов.

Рассмеявшись, сэр Най окинул взглядом комнату.

– Куда ты смотришь?

– На картины.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я продала их, правда? Сегодня все продают свои картины. Взять, к примеру, старого лорда Грэмпиона. Он продал полотна Тёрнера и портреты своих предков. А Джеффри Голдман продал свои замечательные картины с изображениями лошадей. Они принадлежат кисти Стаббса, не так ли? Что-то вроде того. А какие за них выручают деньги! Но я не хочу продавать свои картины. Большинство из тех, что находятся в этой комнате, представляют настоящий интерес, поскольку это портреты предков. Знаю, сегодня предки никому не нужны, но я старомодна. Я отношусь к предкам с уважением. К своим, конечно. На чей портрет ты смотришь? Памелы?

– Да. На днях я вспоминал о ней.

– Удивительно, насколько ты и она похожи, хотя вы и не близнецы. Говорят, что даже близнецы, если они разнополы, не могут быть идентичны друг другу. Понимаешь, что я имею в виду?

– В таком случае Шекспир совершил ошибку, сделав Виолу и Себастьяна[14] похожими как две капли воды.

– Ну, обычные братья и сестры могут быть похожи друг на друга. Вы с Памелой всегда были похожи – внешне, я имею в виду.

– А в других отношениях – нет? Вы не считаете, что и характерами мы тоже были похожи?

– Нет, ни в коей мере, хотя это и странно. Но ты и Памела обладаете тем, что я называю семейным лицом. Лицом не Наев, а Болдуин-Уайтов.

Стаффорд никогда не пытался конкурировать с тетушкой Матильдой в вопросах генеалогии.

– Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, – продолжала она.

– А кто это – Алекса?