Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Добавьте к этим “философствованиям” другую черту его речевого портрета – постоянные шутки и “розыгрыши”, остроумие которых остается под большим-большим вопросом. Добавьте экстраординарную соматическую – наводящую на мысль о том, что, возможно, лучше всего было бы рассматривать этого человека через оргстекло, – подвижность. Может быть, на самом деле Гагарин вовсе не был таким уж привлекательным, каким пытался представить его официальный советский канон?

Может быть.

Возвращаясь к пресс-конференции в Нью-Йорке.

На самом деле, то, что сейчас кажется катастрофой, тогда никоим образом так не выглядело. Судя по газетным отчетам, никто из журналистов не ушел с этой пресс-конференции разочарованным – не более, чем обычно, по крайней мере. Смех и аплодисменты кажутся издевательскими – но они вовсе не издевательские. Впервые было произнесено что-то конкретное – что у СССР есть лунная программа и по ней кто-то готовится (пусть даже все это было неправдой). И разоблачения британского астронома вовсе не были убийственными – он мог заявлять все что угодно, а тем временем один за другим советские корабли удачно стартовали в космос; Гагарин знал об этом – и всего лишь проявил свою обычную сдержанность.

Прессу больше интересовало, правда ли, что Терешкова помолвлена с кем-то из космонавтов и вот-вот выйдет замуж – и если да, то за Андрияна Николаева или за Павла Поповича? Никто и не ждал от Гагарина остроумия и откровений – журналисты всего лишь надеялись, что он хоть чуточку проговорится, потому что завеса секретности была настолько плотной, что прогнозировать следующие шаги СССР в космосе не было никакой возможности. Именно поэтому реплики Гагарина, искрометные или вялые, в любом случае воспринимались как откровение – хотя бы и двусмысленно-пифийское.

Гагарин и Терешкова продолжали быть триумфаторами. Их визит в Мексику оценивался страшно нервничающими американцами, которым Советы лезли непосредственно в подбрюшье, как “феноменальный пропагандистский успех для Советского Союза” [56]; причем прием был, по характеристике Los Angeles Times, “спонтанным” и “несрежиссированным” – и пока одни 500 мексиканцев, одетые в национальные костюмы, распевали старинную революционную песню “Валентина”, а другие 500 лупили друг друга за право подойти к “космической паре”, “20 представителей из насчитывающей в общей сложности 50 человек американской делегации на конференцию прибыли практически незамеченными” – просто потому, что им не повезло приземлиться “в тот же час, когда прилетели русские” [56].

Хьюстон, У ВАС проблемы – вот что это все означало.

Затем эти самые русские улетели на помощь Вальтеру Ульбрихту в Восточную Германию, где как раз должны были пройти выборы, – и даже там, даже несмотря на шок населения от только что возведенной Стены (которую власти обещали, клялись, божились не строить – а затем взяли и построили), их тоже встречали пьяные от счастья толпы с цветами и флажками [73], скандировавшие: “Wir gruessen Gagarin, den ersten in All, Wir sind die ersten am Tag der Wahl” – “Приветствуем Гагарина, он первый в космосе, а мы – первые в день выборов”; донельзя уместная рифма “Аll – Wahl” [72], космос – выборы, которую лучше всех, похоже, запомнила В. В. Терешкова. От “гостей из космоса” требовались скорее символические, чем конкретные поступки: “делами продлевать жизнь пришедшим после нас поколениям”. “Космическая пара” (пара в смысле “Himmelgeschwister”, “небесные брат и сестра”; земного Юрия Алексеевича сопровождала Валентина Ивановна) прогулялась вдоль недавно возведенной Берлинской стены, пошарила рентгеновскими лучами своих улыбок по избирателям на участке района Панков – а затем отправилась на футбольный матч ГДР – Венгрия, где Валентина Владимировна вышла на поле и со всей присущей ей грациозностью (корреспондент “Шпигеля” отметил, что, похоже, в Нью-Йорке Walja нашла себе хорошего парикмахера) пнула мяч к центру поля [57]. Сборная ГДР проиграла – ну так зато Национальный фронт Ульбрихта выиграл выборы с результатом 99,96 процента.

В октябре 1963-го у них все получалось хорошо; Гагарин приносил своим работодателям много пользы – и был нарасхват; и, наверное, у него были поводы ценить тишину больше, чем у всех остальных.

“Он совершенно не вправе был распоряжаться своим временем, своими действиями. Он получал указания об участии в многочисленных внутренних и внешних общественно-политических мероприятиях. Куда лететь, где выступать, кого приветствовать – это все ему приказывалось” [24].