Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Алексей Леонов, увидев первые находки, неопровержимо свидетельствующие о гибели друга, – планшет, водительские права, фотография С. П. Королева из гагаринского бумажника, наручные часы [9] – “заплакал, запричитал, а затем схватил меня <поисковика Ивана Колосова> за грудь и начал сильно трясти, как будто я был виноват в случившемся. Развел нас П. Р. Попович. Он оттащил разъяренного А. А. Леонова в сторону, сильно встряхнул и резко сказал, что в авиации и не такое бывает” [30]. Но и это было еще не все – Леонову предстояло увидеть что-то еще более страшное. “…А когда мне показали в эмалированном зеленом ведре… где-то чуть-чуть больше полведра. А накануне в субботу мы с ним были в гостинице «Юность», там у нас был хороший парикмахер, Игорь такой; и вот он его стриг – скобочка была тогда модная, бритвой. Я сидел сзади, говорю: «Игорь, ты не срежь!» – там миллиметров пять бархатная коричневая родинка. Он говорит: «Я знаю об этом». И когда я увидел эту часть шеи – уже понятно было. Я сказал – не надо искать. Все находится здесь. Пережить это было сложно” [10].

* * *

“В каждой квартире плакали и пили. Плакать не стыдились” [31].

* * *

В крематории было два гроба. “Служитель открыл заслонку, сказал: «Юрий Алексеевич первый». И вкатил гроб прямо в пламя” [31].

Власти объявили национальный траур. Урны с прахом выставили в Доме Советской армии. За 29 марта туда пришли попрощаться 40 тысяч человек.

Тридцатого урны долго везли на артиллерийских лафетах по Москве, к Красной площади, под взглядами сотен тысяч москвичей; в присутствии Брежнева, Косыгина и высшего генералитета прах замуровали в Кремлевскую стену.

Ярослав Голованов возмущался, что речи над могилой были чудовищно официальными; легко себе представить. “Никто, даже Андриян Николаев, не сказал, что Гагарин был веселым, жизнелюбивым, радостным человеком” [34].

Среди слушателей была Анна Тимофеевна, но не было Алексея Ивановича. Гагарин погиб в день рождения отца. “Никуда я не поеду, – говорил он, – потому что не знаю, чьи кости будут хоронить – Юры или Серегина…” [33].

Никто не знал – ничего.

Аварийная комиссия искала улики несколько недель; все это время лес около деревни Новоселово был оцеплен войсками.

Хорошо искала, по-честному: люди выстраивались в одну линию – и ползли; в первые дни по 600 человек одновременно, солдат и летчиков. За десять часов группа проходила участок около восьми – десяти километров длиной и шириной около двух, после отдыха возвращалась тем же маршрутом – еще раз. И грунт через ситечки – тоже по два раза просеивали.

Искали металлические предметы, фрагменты остекления кабины, погибших птиц – и таки нашли, много чего: 80 метеорологических шаров диаметром от 8 до 16 сантиметров с передатчиками – и Правительственная комиссия потом обследовала их на предмет следов столкновения с самолетом. Да что там шары – секундную стрелку от часов Гагарина нашли, КИ “Super Automatic” [3]. Живого орнитолога в лес вытащили, который подсказал, с какой именно тамошней птицей мог столкнуться самолет на высоте 4200 метров, – и каждое перышко, каждую косточку собирали, лишь бы найти останки этой мифической птицы; пытались даже узнать, не зарегистрирован ли какой-либо сейсмостанцией (!) сигнал от удара самолета о землю и взрыва [4].

Когда сошел снег, весь район, отмеченный на карте, прочесали вторично.

Однако никаких посторонних предметов, которые однозначно указывали бы на причину катастрофы, группой поиска так и не было обнаружено [29].

Страннее всего в “гибели Гагарина” даже не сама гибель – а отсутствие окончательного, общепринятого объяснения. Погода была нормальная, самолет исправен, летчики здоровы – и затем мертвы. Нет ни какой-либо очевидной – ни официальной версии.

“За время своей пятидесятилетней деятельности по созданию ракетно-космической техники, – разводит руками относительно всей этой истории конструктор Б. Е. Черток, – я бывал председателем, либо членом, либо любопытствующим специалистом многих десятков разного рода аварийных комиссий. Как правило, удавалось установить причину аварии однозначно. Даже когда космический аппарат погибал в миллионах километров от Земли. Случалось, что вероятных причин того или иного отказа в сложных больших системах могло быть несколько. Возможны и сочетания нескольких событий, приводивших к единому трагическому исходу. В этом случае в заключениях комиссий появляется формулировка «наиболее вероятной причиной следует считать…». Как правило, после нескольких запусков или в результате наземных экспериментов «наиболее вероятная» версия оказывается единственной либо появляется другая, однозначная и бесспорная” [2].