Пассажирка

– Во-первых, тебе следует знать, что, черт возьми, ее невозможно заставить делать то, чего она не хочет. Я велел ей попросить тебя о помощи… и уйти утром.

Настало утро: солнце еще не взошло, но тьма отступала с каждой секундой.

Гнев угасал вместе с нею. Этта может быть импульсивной, да, но она не настолько безрассудна, чтобы попробовать в одиночку перейти пустыню. А если и решилась, то где раздобыла лошадь? Откуда узнала, куда идти? Этта не говорила на местном языке, у нее не было карты…

По спине пробежал холодок:

– Ты искал ее дома?

– Думаешь, я настолько глуп, что не проверил бы там в первую очередь? – разбушевался Хасан. – Она туда не возвращалась. А если и возвращалась, то не для того, чтобы забрать свои вещи.

Все тот же холодок обратился в лед в его жилах. Уйти без денег, без их маленькой сумки с запасами?

Она ушла не одна. Не ненамеренно.

Возможно, покинула город, не желая того… кто-то мог забрать ее, заставить против воли, украсть…

Приложив неимоверные усилия, Николас вытащил ноги из-под одеял, не обращая внимания на то, как натянулась рана.

– Надо расспросить людей… узнать, видел ли кто-нибудь, как она уходила.

Не слишком хороший план, но их единственный шанс.

Хасан кивнул, выстрелив вопросом в безмолвного седовласого врача. Он что-то пробормотал в ответ таким спокойным тоном, что Николас только распалился. Этот человек не понимает, что дорога каждая минута? Почему он выходит из комнаты, а не выбегает?

– Спокойствие, друг мой, – проговорил Хасан, усаживая Николаса на кровать, когда тот попытался подняться. – Он скоро вернется.

Целитель вернулся – после десяти мучительных минут. За ним, опустив голову и сложив руки перед собой, шел юноша, тот самый, которого Николас видел разрывающим бинты.

Он говорил без всяких подсказок, выщебетывая ответы на вопросы Хасана. Когда Хасан, наконец, поднял руку над головой, как будто спрашивая «Какого роста?», последнее терпение Николаса лопнуло.

– Что он говорит? – требовательно спросил он.

Лицо Хасана стало пепельно-серым.

– Он говорит, что видел, как она покинула этот айван – то есть коридор, – но ее встретила другая женщина. Европейка, говорит, как и она сама. И она вышла наружу в сопровождении двух других мужчин.

Николас смерил юношу недобрым взглядом.

– И он не подумал сказать кому-нибудь хоть одно чертово слово об этом.

– Он решил, что женщина была ее семьей, – объяснил Хасан, хотя Николас видел, как на его лице отразилось его собственное гневное разочарование. Как будто цвет кожи служил семейным признаком.

– Как она выглядела? – спросил Николас.

– Молодая – как ты или я. Каштановые волосы, говорит… темнее, чем ее. Глаза… тоже темные. Говорит, видел, что она смотрела на невероятно маленькие золотые часы, каких он раньше никогда не видывал. – Последние слова он подчеркнул с многозначительным видом.

Ярость скрутила живот, когда он опустил ноги на холодный пол. Николас успокаивающе вздохнул. «Пока ты меня не получишь…» Он вытеснит слабость из своего тела, напитает ее злостью, пока не найдет Этту или пока его тело не рассыплется в конец.

– Ты знаешь, кто это, баха’ар?

Вместо ответа Николас задал встречный вопрос:

– Ты знаешь, как завязать правильный узел?

– Да, – наморщив лоб, ответил Хасан. – А что?

– А то, – сказал Николас, наблюдая, как по кафельному полу разливается рассвет, – что я хочу попросить тебя привязать меня к лошади.

20

В чувство Этту привел не бешеный галоп лошади и даже не веревки, впившиеся в запястья, а холодный утренний туманный воздух и запах цветущего апельсина, принесенный ветром.

Она продрала глаза, чувствуя дурноту от стремительного движения и влажной горячей тяжести наездника, сидящего за ней. Каждый выдох, обдающий затылок, все сильнее скручивал ее желудок, терзая болью в правом виске. Не освободив рук, Этта не могла пощупать голову, но предчувствовала, что шишка даст фору горе за ними.

Они покинули Дамаск через несколько рощ, петляя между стройными рядами деревьев. Впереди виднелась золотая линия горизонта, и тут Этта поняла, почему Хасан назвал пустыню беспощадно прекрасной. Издалека, когда солнце поднималось над ней, пыль отливала великолепным золотом. Но один только цвет указывал на нечто куда более зловещее – бесплодность.

– О… очнулась.

Ее пальцы вцепились в седло, когда она медленно обернулась. Этта нахмурилась:

– Сожалею.

Когда Этта оставила Николаса, чтобы найти доктора или Хасана или кого угодно, кто мог бы подтвердить, что она не сходит с ума и в его лихорадке в самом деле наметился перелом, она едва не пропустила ее, прислонившуюся к стене. София назвала ее по имени, но Этта так безумно устала, что почти не сомневалась, что это галлюцинация.

Но нет. На Софии были энтари и шальвары дамасских женщин цвета слоновой кости с золотом, голова склонена набок в обычной высокомерной манере.

– Что ты здесь делаешь? – сумела выговорить Этта.

– Ты же не дура, – ответила София, – чтобы самой не догадаться. Я здесь, чтобы помочь тебе закончить задание.