Пассажирка

– Хотел бы я, чтобы ты так и сделала. По крайней мере, тогда бы ты увидела, как я раскаиваюсь, какую безграничную власть ты захватила надо мною, с той минуты, что я увидел тебя.

Этта закрыла глаза и отвернулась, пытаясь скрыть выражение лица… словно могла спрятаться от него спустя все это время.

– Я не хочу, чтобы ты… говорил что-то вроде этого, потому что чувствуешь себя виноватым. Хотела бы я, чтобы ты рассказал мне все с самого начала? Да. Но я сама довольно долго скрывала от тебя, что не собираюсь отдавать астролябию Айронвуду. И не забывай: пока ты ничего ему не отдал.

– Я лгал тебе… – Николас не мог понять подобной реакции; он-то приготовился к неизбежному отторжению, ненависти, как только она узнает, что он замышлял. Юноша едва мог заставить себя дышать, чтобы не разрушить нереальность мгновения.

– Но я же знаю, почему ты так поступил. Знаю, что, если у тебя будет много денег, ты сможешь купить себе корабль, начать совершенно новую жизнь. Это то, чего я хочу для тебя… обладать вещами, которые ты заслуживаешь. Я хочу, чтобы они у тебя были и чтобы ты не чувствовал себя виноватым из-за того, как ты их получил. Ты сказал мне правду. Не нужно слагать поэму, чтобы облегчить удар.

– Я заключил сделку не только ради награды, – сказал он. – Ты должна это знать. Я думал, что в долгу перед Джулианом и обязан закончить то, что мы начали, и… я хотел… быть с тобой. Защищать тебя.

– Николас…

Правда, обнаженная до костей, заключалась в том, что если бы он не думал о ней все время, то не стал бы и ввязываться. Всего Айронвудова состояния не хватило бы, чтобы прельстить его.

Николаса потрясли Эттины чувства: чистая вера и забота. Он ее недооценил, да еще и сглупил, отрицая внимание… любовь к нему. Другого слова, чтобы описать это, не было. Она действительно чувствовала то же самое. Эта мысль затопила его, наполняя вены и облегчением, и мучением. Он потянул ее к себе, пока она не перестала сопротивляться и не свернулась подле него.

– А если все-таки поэму? А нынче «С добрым утром!» говорим, – начал он, порывшись в памяти в поисках оставшихся строчек. – Мы душам, в страхе замершим смятенно; Любовь весь мир нам делает чужим И комнатку нам делает вселенной[10].

– Теперь я убедилась, что ты действительно нездоров… – начала она, но он не закончил. Ради этих нескольких последних решающих секунд он мог еще немного побороться со сном. Даже если у него самого не получилось ее убедить, Джон Донн не подведет.

– Пускай, плывя на запад, моряки Откроют новые материки, Для нас есть мир один, где мы с тобой близки!

– Просто чтобы ты знал. Прочтешь мне это еще раз, когда будешь чувствовать себя лучше, – сообщила она ему. Дрожь в голосе девушки поумерила его дерзость. – Можешь попробовать какое-то время не думать, будто умираешь?

– Послушай, – проговорил он, почувствовав, как заплетается язык. Жар, который она добавляла его и без того горящей коже, мог бы сжечь человека заживо. – Ты и так уже слишком задержалась. Попроси Хасана отвести тебя в Пальмиру завтра же утром. Будет нелегко и долго, но я знаю, что ты справишься. Знаю, ты примешь правильное решение, что делать с астролябией. Верю: твое сердце выберет правильный путь.

– Нет, – ответила она. – Без тебя я не пойду …

– Можешь послушаться меня хотя бы в этот раз? – спросил он. – Ты же знаешь, что стоит на кону. Ты должна идти.

– Ты мой напарник, – высоким голосом возразила она, и Николас прижал девушку крепче. Этта расстроилась, но только потому, что поняла, что он прав и какая его ждет судьба. – Не смей оставлять меня сейчас. Я не пойду без тебя. Я тебя не покину.

– Ты не можешь вернуться, – возразил юноша. – Ты должна идти вперед… всегда вперед.

Этта приподнялась, заглядывая ему в лицо. Слезы подступили к ее светлым ресницам, но она не дала им упасть. Напротив, Николас увидел, как в ней вновь расцвела решимость, и тогда он сам наконец-то понял, почему она вдохновляет обе его враждующие части: половину, желающую стать истинным джентльменом, которого она заслуживает, и проходимца, жаждущего ее любой ценой.

– Тебе станет ужасно стыдно, когда ты все это переживешь, а я вернусь и заставлю тебя ответить за всю эту поэзию, – заявила она. – Клянусь, вы, люди восемнадцатого века, склонны все драматизировать.

– Это… – Он, хрипя, боролся за слово. Стук в голове только усилился, когда сердце заколотилось быстрее. Он бы хотел побыть с ней в тишине, вновь познать грани ее мягких контуров в эти последние несколько часов. – Если бы можно было просто выбрать.

Разве в ее время люди не умирают от лихорадки? В самом деле?

– Ты так говоришь, как будто уже наполовину сдался, – сказала она. – Ты еще столько всего должен сделать для себя! Ты не умрешь – я тебе не позволю!