Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города: 1917-1991

Парадоксальной формой реализации соблазна и азарта в условиях советской действительности явились государственные выигрышные займы. Авторы «Толкового словаря языка Совдепии» почему-то относят самое слово «заем» к неологизмам советского времени478, хотя получение государством денег от населения «в долг» на определенных условиях достаточно распространенная практика. «Советскость» займов в России 1917–1991 годов выражалась в их добровольно-принудительном характере. Но эта черта появилась не сразу. Государственные выигрышные займы впервые провели в новой России в 1922 году. К этому времени большевистское правительство вынуждено было отказаться от идеи уничтожения денег. Но для восстановления народного хозяйства оказались необходимы дополнительные средства. Источником их получения могли стать сбережения граждан. Вначале займы носили натуральную форму. Облигации продавались за деньги, а их владельцам государство гарантировало получение определенного количества сахара или ржи. Во времена нэпа все это совершалось на добровольной основе. Но в конце 1920‐х годов ситуация переменилась. Выпуск каждого очередного выигрышного займа становился способом выкачивания средств у населения. Покупка облигаций, или, как это обычно называли, «подписка на заем», была принудительной. Повсеместно на предприятиях люди брали на себя своеобразные обязательства приобретать ценные бумаги на сумму, составляющую их месячный или даже двухмесячный заработок. Сразу такие деньги заплатить было непросто, и поэтому администрация высчитывала их из зарплаты в течение года. Затраты на займы, таким образом, превратились с конца 1920‐х годов в постоянную статью расходов советских людей. Неудивительно, что и фольклор, и художественная литература на рубеже 1920–1930‐х годов отразили эту бытовую практику. Подцензурный литературный нарратив в большей степени сосредоточился на проблеме розыгрышей и выигрышей. В романе Ильфа и Петрова репортер Персицкий уверенно предлагает своим сослуживцам маленькую аферу – образование некоего клуба для приобретения автомобилей за счет реализации облигаций займа 1927 года. Эту смелую идею он мог предложить, потому что знал, что у всех коллег есть приобретенные в принудительном порядке ценные бумаги, а также понимал психологию их владельцев: «Каждый держатель облигации в глубине души не верит в возможность выигрыша. Зато он очень ревниво относится к облигациям своих соседей и знакомых. Он пуще огня боится того, что выиграют они, а он, всегдашний неудачник, снова останется на бобах. Поэтому надежды на выигрыш соседа по редакции неотвратимо толкали держателей облигаций в лоно нового клуба»479. Рассказано в знаменитом романе и о том, как организовывались розыгрыши займов в конце 1920‐х годов: «Пароход „Скрябин“, заарендованный Народным комиссариатом финансов, должен был совершить рейс от Нижнего до Царицына, останавливаясь у каждой пристани и производя тираж выигрышного займа. Для этого из Москвы выехало целое учреждение – тиражная комиссия, канцелярия, духовой оркестр, виртуоз-балалаечник, радиоинженер, кинооператор, корреспонденты центральных газет и театр Колумба. Театру предстояло в пути показывать пьесы, в которых популяризовалась идея госзаймов»480. Сочинители же анекдотов времени предвоенных займов сконцентрировали свое внимание на системе принудительной покупки облигаций: «„Товарищ начальник, подпишитесь на заем“. – „Обратитесь к заместителю, я сегодня в отпуск ухожу и никаких бумаг не подписываю“» (1929)481. Еще любопытнее с точки зрения реконструкции бытовых реалий рубежа 1920–1930‐х являются фольклорные шутки на тему больших очередей в СССР за хлебом, которые иностранцам власти якобы презентовали как очереди желающих подписаться на заем482. Острили и о перспективах возврата денег по облигациям: «„В чем разница между охотничьим ружьем и займом?“ – „Охотничье ружье с отдачей, а заем – без“» (1929)483.