Пастиш

В отличие от «Fuck» «Родной сын» написан от третьего лица, но в нем активно используется афроамериканский диалект. Сам Монк указывает на роман «Цвет пурпурный» и радио- и телешоу «Эмоса и Энди» как на прецеденты, невероятно успешные образцы якобы черного языка, созданные черными авторами, а местный «говор» Ван Гоу напоминает, например, язык раннего Эдди Мёрфи, Спайка Ли времен «Делай как надо» и «Толкачей», и многих фильмов о рэпе.

Эта экстратекстуальная цепочка также ведет от текста романа «Стирание» назад к его автору и вперед к рецепции романа. Эверетт, как и Монк, — университетский профессор, пишущий романы, которые, возможно, ценятся выше, чем романы Монка, но тоже далеко не бестселлеры. Как и Монк, он писал романы по мотивам греческой мифологии. Кроме того, как и прославленный однофамилец Монка, он — джазовый музыкант. В «Стирании» Монк выступает с докладом «F/V: место экспериментального романа» на конференции «Общества нового романа», анализируя «S/Z» Ролана Барта теми же методами, которыми Барт анализирует Бальзака: доклад, отрывок из которого приводится в «Стирании», взят из публикации самого Эверетта, вышедшей под его собственным именем в журнале афроамериканских исследований Callaloo [Everett, 1999]. Что же касается рецепции, то в 2002 г. книга выиграла премию за лучший роман «Наследие Херстон/Райта», названную так в честь двух афроамериканских писателей, которых особенно глубоко волновали вопросы специфики и аутентичности афроамериканской литературы. Райт, кроме того, послужил образцом для пастиша Монка/Эверетта.

Все это говорит о том, что мы ничего не должны принимать в «Стирании» за чистую монету. В романе нет аутентичного голоса или устойчивой позиции, из которой можно было бы судить роман «Fuck» или самого Эверетта. Эверетт и Монк могут критиковать «Fuck», потому что чувствуют, насколько фальшивы подобные репрезентации жизни черных в городе, однако нигде в романе нет апелляции к реализму, нет сравнения репрезентации с тем, как в реальной жизни выглядит то, что она репрезентирует, как наиболее известной формы культурной критики. Монк сообщает, что редактор издательства Random House заявил, что «Fuck» «верен правде жизни» и «великолепен в своей резкости и честности» и что ведущая ток-шоу Кения Данстон, зачитав отрывок из романа, сказала: «Скажу вам так: реальней не бывает», но, помимо того, что Монк никогда не был нищим хулиганом из гетто и никогда не мог убедительно говорить как «пацаны с района», он нигде не упоминает о том, что «Fuck» — вранье, потому что он неправдив и нереалистичен. Скорее, Монка раздражает то, что подобные взгляды определяют и ограничивают представления о том, что значит быть афроамериканцем, более того, создают впечатление, что есть какой-то особый сугубо афроамериканский смысл. Его приводят в бешенство рецензии наподобие этого отзыва на «Нашу житуху в гетто»: «В романе можно расслышать реальные голоса народа [к которому принадлежит автор], пробивающие себе путь сквозь опыт, который является и может быть опытом только Черной Америки» (курсив пер.).

Однако «Стирание» показывает силу и даже в некотором смысле неизбежность подобных репрезентаций. Делает это роман через пастиш «Fuck» и его связи с остальным романом.

Монк и его агент называют «Fuck» пародией, но, как отмечалось в главе 1, это традиционное прикрытие для авторов розыгрышей. Розыгрыш, в котором действительно используется пародия, скорее всего себя выдаст (и Монк рискует раскрыть себя, заставив Ли написать, что детей Ван Гоу звали Аспирин, Тайленола, Дексатрина и Рексалл). Более того, поскольку мы с Монком знаем, что он написал роман в приступе гнева на произведения вроде «Нашей житухи в гетто»[238], «Родного сына», «Цвета пурпурного» и «Эмоса и Энди», мы в курсе этого розыгрыша. Но «Fuck» работает и как полноценный нарратив. Когда Монк говорит: «[„Fuck“], конечно, был пародией, но его так легко было состряпать, что трудно было принимать его всерьез даже в этом качестве», мы можем увидеть последствия этой простоты: так легко можно соскользнуть в некоторый стиль, что он начинает жить своей жизнью. Благодаря литературным отсылкам, породившему его приступу ярости, а также драйву и остроумию, которым благоприятствуют жанр триллера и уличный сленг, «Fuck» наполняется необычайной энергией и разгоняется со страшной скоростью. Маргарет Рассетт отмечает, что «многие читатели „Стирания“ признавались, что „Fuck“ показался им самой увлекательной частью романа» [Russett, n.d., p. 5]. «Fuck» очень близок к тому, что имитирует.

И слава богу. «Fuck» составляет почти треть «Стирания», и роман был бы невыносим, если бы «Fuck» был нечитабелен. Более того, коллеги Монка по жюри книжной премии оказались бы обыкновенными глупцами и расистами, если бы им понравилось что-то, что никогда не могло быть убедительным. Чтобы работало «Стирание», должен работать «Fuck». Но это также имеет более широкие последствия для романа в целом.