Пастораль с лебедем

Тогда Кира была молодая, ходила на четвертом месяце, и приспичило ей зарезать ягненка. Вынесла из загона черный невинный комочек и позвала мужа, да так кликнула — магала зазвенела. Тощенькая была, невзрачная, как мышка в пустом амбаре, зато голосом бог не обидел, что тебе колоколец на звоннице: «Поди сюда, Тоадер! Три дня твержу: зарежь да зарежь, как об стенку горох! Уже разлохматилась шерсть — считай, две сотни потеряли на смушке. По селу мне пойти? Помогите, люди, некому с ягненком справиться, и я в тягости, а то бы сама его освежевала».

Возмутила Тоадера до невозможности. Прицыкнул: «Давай нож, только помолчи, а то люди на заборы полезут: кто там кого режет?!»

Принесла Кира нож и встала над душой, руки в боки, трезвонит колокол без передыху: «Три дня долблю, пупырь уже на языке вскочил! Пропала смушка, боюсь, и сычуг не годится…»

Тоадер вскипел: «Уйди с глаз моих, женщина, нельзя тебе сейчас смотреть на кровь. Сама же говорила, из-за этого и квас у тебя до смерти не заквасится, и тесто на пироги не взойдет».

Засеменила Кира в дом, взялась на кухне дробить соль, засолить сычуг. Достала ступку, а со двора дикий рев: «Помогите! Забодает…»

Выскочила на порог, ахнула: посредине двора, под старой шелковицей, бьется и прыгает черный комок, из него струей хлещет кровь, а в шее торчит ножик. Подбежала Кира, ягненок мячиком скачет вокруг дерева, не дается в руки, Кофэел мечется по саду и благим матом орет. Бросилась Кира, как тигрица, схватила ягненка, выбежала на дорогу — и к мужику, что поил лошадь у колодца: «Помоги, кум!»

Кум, конечно, прекратил страдания животного, заколол благополучно, как библейского агнца. Сняли смушку, сычуг вынули, желтенький, в самый раз для брынзы. Кира попросила: «Пойдем поищем, куда мой сумасшедший пропал». Нашли его под скирдой соломы, в глубине двора. Собака рядом приветливо машет хвостом, а Кофэел слезы по лицу размазывает, хнычет, вытираясь рукавом: «У-у-у, м-м-м…»

«Боже милостивый, Тодираш! Почему убежал?» — всплеснула руками Кира.

А Тоадер палец к губам: «Тс-с-с, тише… Ягненок бодается. Не хочу ни видеть, ни слышать…»

Кира перекрестилась: «Ты в своем уме, Тоадер?»

«Кира, этот ягненок… — всхлипнул муж, — у него такой глаз! Как впился и как забодал меня глазом, и нож из рук выдернул, ничего не помню дальше, люди…»

После этого в селе ничему не удивлялись, хотя тут больше Кирин язычок поработал. Про ее жадность да злой нрав тоже можно многое порассказать… Уже теперь, на старости лет, бабка ездит в район, продает на базаре стаканами шелковицу, торгуясь за каждую копейку, а внучат своих гоняет из сада. Говорили, не обошлось без нее, когда удалось замять скандал: «Подкупили дурака К палкой офэела через Киру, Георге заткнул ей рот тысчонкой, чтоб все было шито-крыто. Ерунду болтают, будто Кручяну поймал Ирину со сторожем, много наобнимаешься с одной-то рукой. Старик не может штаны натянуть, не то что на бабу наброситься! Кручяну перебил ему сгоряча руку и два ребра, а потом откупился, старуха-то Кофэелова жадная, ведьма, она все и обстряпала. Насели, небось, на деда: «Балда ты, Тоадер, зачем стал с ним пить? На суде спросят: какое право имел распивать вино на службе? В армии был? Был. На посту стоять — знаешь, что это такое? Никто тебя и слушать не станет, ведь Георге пришел с проверкой — внезапная ревизия, понял? И что дальше? Упекут, думаешь, его за решетку? Ну, допустим. А ты шиш получишь. Великий шиш с маком! Скажет адвокат: «Кручяну, твоя жена свидетель, может заявить в суде, что сторож ее домогался!» Старика в жар бросило: «Перекрести меня, Кира… Ой, это дьявол радуется!» Кира за свое: «Ага, перекрести… Видишь? Простить его надо, дурня. Выйдешь после суда, а рука твоя оживет от этого? До смерти будет висеть плетью. Или зубы выбитые снова вырастут? На тебе! — перекрестила его размашисто. — Все теперь на мою шею, и крест, и… Вот что, пусть Георге дает тыщу мне в оплату за увечья… Нет, за мои руки! Кто тебя будет досматривать, юродивый ты мои? Сам-то хоть раз в жизни видел тыщу рублей сразу? А тут человек их на дом принесет… Дай мне на старости эту пенсию!..»

Сведущие люди рассказывали, как Кира командовала примирением: «Созвала их и говорит: «Тодираш, Георге просит у тебя прощения… подай ему руку, чтоб поцеловал. — Тут хохмач малость приврал: рука у Кофэела полгода была в гипсе. — И сразу к Кручяну: «Эй ты, хулиган, целуй страдальцу руку!» Кофэел мямлит: «Да я простил, ничего мне не надо!» А чертова баба свое: «Как не надо? Пусть выкладывает денежки! Сказано, не он тебе будет штаны в нужнике расстегивать. Помалкивай, ирод, а то обоих в каталажку отправят!»

Верить людской молве? Говорят, позже с милиционером мировую распили, иначе почему заявлению не дали ход?

О драке с Кручяну в селе толковали со знанием дела, благо Тоадер лежал в больнице, Георге его навещал, а где сыщешь таких прилежных «судей», как не в больнице?

Уже на следующий день, говорили, Кручяну топтался под окном и бубнил: «Прости, баде Тоадер, прости, ради бога!»