Пастораль с лебедем

Тоадер в ответ: «Не пью я, Георгицэ, ты же знаешь… — и думает: «Обижу человека, если он от чистого сердца». — Ну, за компанию, так и быть, глоточек… Будь крепок, Георге, здоровья на долгие годы. Хороший ты хозяин, дом построил, виноградник лучше всех, забор прочный, ворота резные. Люблю таких! Пусть порадуются твои родители, земля им пухом».

Мать жениха вытерла губы, привычно поправила платок.

— Сказал он и капнул немного вина на землю. Георге так и подскочил: «Ты что, старик, спятил? Я дал выпить, а не землю поливать!»

Братец мнется, знаете, какой он у нас: «Георгицэ, жаждет и землица наша, не только усопшие. Если, конечно, веришь…»

А Кручяну: «Ты это брось, с чего бы ей жаждать? Нашел кого поучать!»

Смолчать бы Тоадеру, да не тут-то было: «Как с чего? А ты не видишь, Георге? Хорошо зарабатываем, на винограде, черешне, на всяких там фруктах, зажиточно живем, да? А дети с нами здороваться перестали. Идет малец в школу, нос к носу столкнемся, а «Добрый день» не услышишь. Почему? Он, видишь, уже не сельский житель, он почти космонавт… Ладно. И знаешь, Георге, птицы нас покинули, не поют больше на заре. Потравили мы гусениц, заодно и птенчиков…»

— Сват, разве не прав Тоадер? Колхоз выращивает сады, а они не нужны нашим детям, дети уезжают… Про вино брат так сказал, слово в слово: «Не ты придумал старый обычай, не тебе и отменять. Льют вино на землю в знак уважения, надо ее задобрить, Георге. Пусть достанется твоим родителям эта капля, вечная им память…» Говорит человек хорошие слова, пьет за твое здоровье, родителей добром поминает, и вдруг, на ровном месте… Георге дал ему оплеуху! Понимаете, сватья, Тоадер сказал: к земле надо с добром… И полетела кружка промеж глаз, вином весь залился, — хотел только помянуть стариков Кручяну.

«Георгицэ, что с тобой? Чем я тебя…» А Георге совсем бешеный стал, ногами его топчет. Брат уж и крикнуть не может, на помощь позвать. Да, видно, есть бог на свете, Ирина его спасла, жена Кручяну. Этот одурелый тоже избил ее, еле вырвалась. Побежала в поле, выплакалась, детей дома бросила, некормленых… Когда Георге набросился на Тоадера, Ирина на пасеке сидела, за кустами, — знаете, где улья в саду? Слышит, взревел муженек дурным голосом, а мой брат стонет, по земле катается. Не выдержала, выскочила: не тронь калеку! Георге как увидел ее, ополоумел: «Ах, и ты здесь? Тебя-то мне и надо!» И цепным псом на Ирину набросился…

Хозяйка раскраснелась, словно на ее глазах озверевший Кручяну расправлялся с двумя беззащитными. С полчаса назад она светилась добротой и лаской, не было у нее другой заботы, чтоб дымились на столе горячие кушанья, а гости остались довольны. И вот единственный сын, Тудораш, сердце ей перевернул. «Боже праведный, как он сказал: надо прикончить калеку, и за Кручяну-изверга горой стоит. Что сваты подумают?»

Василица по привычке подняла руки к платку, волосы от волнения выбились.

— Наверно, сам Георгицэ не рад был, что на свет появился, — проговорила она, глядя в окно на улицу. — Но правда на земле тоже не спит. Как раз от пруда шли через сад рыбаки, один с вершами, двое с черпаком. Слышат крики: «Антихрист, это же мать детей твоих!» Тоадер уже пластом лежал, не мог Ирину выручить. «Меня убей, злыдень! — кричит. — Не сироти детей!» Подоспели эти трое, побросали улов, скрутили руки Кручяну, привязали к дереву, как буйного… Братика положили на сторожевую шинель и бегом в больницу, к врачу, а на обратном пути к лейтенанту нашему, милиционеру — чуть смертоубийством не кончилось!..

8

В свое время свара между Кручяну и Кофэелом наделала шуму не меньше, чем сейчас смерть Георге. Но все обошлось как нельзя лучше, чистыми слезами и прощением. Можно ли таить злобу на Кофэела, который и живет-то словно птичка небесная, то там клюнет, то сям, подбирает крохи со стола. Когда у тебя две руки, все под силу — забор сколотить, построить дом, таскать бревна и при надобности за себя постоять, но с одной, к тому же левой… Отщипнешь кусочек мамалыжки, хлебнешь из кружки, сапог натянешь, а чтоб завязать мешок или сумку, уже зубы пойдут в ход. Так и трудился, и кормился сторож Тоадер. И нашелся же доброхот, этот Кручяну, отнял у старика последнее — левую руку (правую Тоадеру в Польше снарядом оторвало, в сорок четвертом). Дело, конечно, прошлое, но почему сейчас родной племянник обрушился на дядю?..

Надо вам сказать, дед Кофэел был в селе притчей во языцех. Объявится какой-нибудь растяпа или блаженненький, тут же вспомнят старика Тоадера. Слышишь, бывало, как отец распекает непутевого отрока: «Вырастешь хуже Кофэела, недотепа, будешь блеять, что забодал ягненок».

А ягненку, забодавшему тридцатилетнего Тоадера, было три дня от роду. Кофэел уже женился на своей Кире, которая после истории с Кручяну, если верить злым языкам, ухитрилась содрать не тысячу с Ирины, как уговаривались, чтобы замять уголовное дело, а тысячу сто пятьдесят рублей, «за возмещение ущерба от увечий…».