Пастораль с лебедем

Вот те раз, чем ей насолил Кручяну и где его хоронить прикажет?

— А потому что самоубивец! — отрезала бабка. — Надо закопать на меже, между нашими полями и соседскими.

На пороге замаячил Тудор, краем уха услышал о странных похоронах. Неужто Зиновия завещает вырыть ей могилку между колхозами «Пограничник» и «Родина»?

— Почему же не на кладбище, бабушка?

— По обычаю, раньше так утоплых хоронили, или если кто зельем опоился, или удавленников… А Кручяну дождался своего часа? Нет хуже греха, как жизни себя лишить. Бог не простит, бродят потом нечестивцы вурдалаками среди живых, до судного дня! — Она обратилась к старшим: — Конечно, Георге не упырь какой-нибудь, но не стал смерти ждать. А таких следует хоронить за околицей… верно? Помните, в сорок четвертом кузнец Жолдя повесился? Так батюшка Георгий не на кладбище его хоронил, на холме Чанушары.

Жених вспылил:

— Ну и зря! Какие вурдалаки? Кому какое дело… Хочу живу, хочу умираю. В Японии тоже есть обычай, называется харакири, там все наоборот: захотел — чик себя ножичком! — и отправился за прадедушкой, в небеса.

Ничего себе, японцы…

— Это почему? — спросил Никанор.

Жених будто не слышал:

— Тогда ты и есть настоящий мужчина, первый класс! Если уйдешь из жизни по-геройски, то и на небесах тебя встретят как героя.

Гости поежились: ну и ну, чтобы прослыть знаменитым, надо кишки из себя выпустить. Нехорошо как-то, видно, господь рукой махнул на японцев. Или кирихири — это их божок? Пусть наш юнец расскажет, что за люди там живут и зачем полосуют себя ножами. Может, они спят стоя, как слоны, или вместо воды пьют нашатырь с уксусом?

Вера, депутатша и активистка женсовета, очнулась первой:

— Глупости это, наш Василий Иванович ездил в Японию… и никаких мертвецов не видал на улицах. Хорошо живут, только едят все сырое.

Остальные заулыбались и вздохнули, радуясь: Япония далеко, такая маленькая страна, упыри ихние нас не тронут и кирихири нам не указ…

Но почему они сегодня так много говорили о смерти? Костэкел завещал зажигать свечи в саду и деревьям молиться. Георге Кручяну швырял комьями с грядки в звезды и в луну… Не тот мир стал, что прежде, попы тоже проводят реформы в своем хозяйстве: вместо свечей горят лампочки, на клиросе магнитофон поет вместо хора, ладаном батюшка больше не кадит, приспособил вентилятор. Заботятся святые отцы о новой пастве, этак скоро бары откроют в святых храмах…

— Это нынешние-то — священники? Все равно что страховые агенты или полномоченые. Ходил у нас один по дворам, еще до колхозов, зудел: «Хлеб сдали? Шерсть сдали? По маслу нет долгов?» А к вечеру зазывал на исповедь. Кому он служил?

Вера перебила мать: у нее вопиющие факты с Ириной Кручяну. Когда пошли нелады с Георге, прибежала, дуреха, не в сельсовет, а к священнику и давай слезы лить:

«Батюшка, мужа как подменили! Спасите, ради бога, призовите к себе, исповедуйте, причастите. Может, от души у него отляжет… Сердцем совсем закаменел, на мир ожесточился».

Дождалась помощи, как же.

«Опомнилась! — съехидничал отец Гаврил. — А ты сама почему от церкви отлучилась? Сколько лет тебя не вижу, ни в великий пост, ни на рождество, ни на пасху».

Ирина в ответ: «Простите, батюшка, дел невпроворот, дети малые, еле поспеваю…»

«Что ж ты вместо себя мужа не посылала?»

«Все по колхозным делам, — плачет Ирина, — в ревизионной комиссии, с беззаконием воюет, с воровством…»

«Ага, законник, — усмехается поп. — А сам живет с двумя женщинами! Может, потому и кричал на собрании, что надо закрыть церковь? Мол, колхозников не допросишься выйти в поле на работу по церковным праздникам. Да я его на порог не пущу, охальника, так и знай!»

Ирина ему в ноги, а поп новый вариант предлагает: «Захочешь, чтоб я простил, возьмешь муженька за руку, как брались при венчании, придете во двор святого храма и упадете на колени…»

«Сжальтесь, отец, — причитает Ирина, — не оставьте нас милостью…»

«Молчи! — топает ногами отец Гаврил. — Придите и отбейте поклоны на паперти и перед алтарем. И ты, бесстыжая, тоже! Не прикидывайся овечкой, знаю, привечаешь Руцу, в своем доме принимаешь любовницу мужа! Как сводня, за стол сажаешь…»

Само собой, Георге с Ириной не взялись за руки, как послушные детки, не отправились на покаянное моление. И священник прочитал в тот день разгромную проповедь, понося на весь приход Кручяну с женой и Руцу-Волоокую, в назидание прихожанам, погрязшим в подобных грехах. Да, такой не похоронит по обычаю, не дождешься. Какие тебе хоругви и кадила, святые иконы и свеча у изголовья — он скорее подожжет твои останки и пепел по ветру развеет.

Зиновия перекрестилась, будто раз и навсегда решила: наш попишка — бестолочь. Домой бы сходил, как истинный пастырь, побеседовал по душам — женщина с горем на исповедь пришла, а он давай допрос чинить, как жандарм. После этого не только в женсовет — к черту на рога побежишь, лишь бы выслушали тебя по-человечески, помогли…

«Терпи, Зиновия, — усмехнулась криво старушка. — Понесут тебя на погост с музыкой…»

7

В беседу вступил Ферапонт, видя, что напрасно отмалчивается — никто о свадьбе не поминает: