Пастораль с лебедем

— «Смерть! — кричит он мне, инвалид этот. — Да мы только прикидываемся! Нету смерти, уважаемые, никто ее в глаза не видел. Почему от нее шарахаетесь? Посмотрите на меня, скажете, на мертвеца похож? Знаю, судачите между собой: «Несчастный, богом обиженный, что он видит, что его ждет?» А я вижу!! Все вижу! Даже то, чего ваши зрячие глаза не видят, и вас, слепых, вижу… как тычетесь друг о друга впотьмах…»

Тете Наталице не усидеть на месте — вскочила, затараторила без умолку. А я вытаращил глаза от восторга: «Вот здорово, слепой, а все видит!»

— Потом об Аргире рассказал. Говорит, прощались с ним перед домом профессора… А тот профессор из Кенигсберга… ну как тебе сказать, все равно что господин доктор Чорба из Кишинева, весь город его знает; выйдет прогуляться, встречные шляпы снимают, здороваются… А как к нему Аргир попал? Очень просто: у профессора полным-полно тяжеленных книг, по стенам на полках стоят. Сам он старый, очень старый человек. И говорит: «Дорогой Аргир, достань-ка с верхней полки вон ту книгу, в зеленом переплете, не сочти за труд…» «Откуда, думаете, у меня книги? — спрашивает слепой. — У профессора Иммануила раздобыл». Чудно его зовут — Иммануил!.. А на прощанье Аргир и попросил: «Не откажи в услуге, как вернешься, вышли пару шерстяных носков, толстых таких, домашней вязки. Нет, сам я не мерзну, это для профессора. Уж постарайся, земляк, господин Иммануил не любит, когда топают или шаркают. Сердится: «Ты в библиотеке, Аргир, а не на гульбище». И еще говорит: «Забирай эти книжки, профессор тебе дарит…» Сестра моя дорогая, — отхлебнула воды тетя Наталица, — стал он их показывать, а буквы там, вправду Каранфил сказывал, как майские жуки на булавках! Ой, милая, сколько у него книжек… Сотни! И каждая толщиной с два кирпича. А читает слепой пальцами, словно горох перебирает…

Я слушал как зачарованный: чудеса творились у меня на глазах. Сначала мы нашли и похоронили баде Аргира. Потом баде Аргир воскрес и даже успел где-то выучиться грамоте… И теперь как ни в чем не бывало служит у знаменитого ученого! Я-то думал, все великие книги написаны давным-давно, древними мудрецами. Что же он такого сочинил, этот ученый Иммануил, если его тоже считают великим?

Сидел я, вылупив глаза, как сельская дуреха на свадьбе, и вдруг что-то теплое и мягкое накрыло мне лицо. Стало темным-темно, и над ухом послышался тихий голос:

— Ну наказанье, глупая твоя привычка. — Тетя Наталица отвела ладонь. — Смотри, так и останешься… вечно разинувши рот — второй Прикоп!

И мама на меня напустилась:

— Опять трешься среди взрослых? — По-моему, она думала, что я никогда не вырасту. — Марш отсюда! Сказано, отпусти скотину, пусть пасется дотемна.

Попробуй поладить с этим взрослыми, начисто забыли, зачем сюда явились, — адрес написать! У меня тоже из головы вылетело. Какой там адрес, когда перед глазами торчит старый-престарый профессор Иммануил и ворочает огромными книгами, каждая — с пузатый сундук, и что-то пишет, пишет… Потом собираются слепые и хором читают, пальцы их, как бабочки, порхают над страницами… Ну и ну, неужели там вывелись все неграмотные, если даже слепые бойко читают? А с нашими сельчанами прямо беда; с грехом пополам одолеют за неделю одну букву, и то пялятся на нее, как на петлю-удавку.

— Кума Наталица…

Прокуренный басок Михалаке Капрару загудел, как из бочки. Смотрю, на шее у него обрывок веревки болтается, как тогда, после унгенской ярмарки.

— А ведь обещал, антихрист! Горы золотые сулил: «Все знаю, обо всем поведаю…» А стали собираться домой, он на попятный. Мол, что можно сказать, незрячие вы, не поймете. Налопотал ерунды, а про дело ни гугу. Связать бы его этой веревкой да показать, где раки зимуют… Ты поняла, кума? Что за «можно» и чего «нельзя»? Знать нам нельзя?.. Зачем тогда люди пришли — чтоб он совсем голову заморочил?

— Как зачем? Он же клятву давал! — без запинки заявила тетя: — У этих, ну… кто не в порядке… У них, как в секте, заведено: поговорят между собой, пошушукаются — и молчок, чужим ни полсловечка. Потому что боятся! Заметил, кум Михалаке? Спрашиваю: «Какой же теперь адрес у Аргира?» А он: «Кенигсберг», — говорит. «Это понятно, но Аргир просил носки прислать, так надо бы адрес поточнее…» А слепой как извернулся? «Не надо, — говорит, — не беспокойтесь… не стоит утруждаться. Все, что ему нужно, уже отправлено!»

Ну вот, заварил кашу, а сам в кусты. Носки — не носки, хлопотать — не хлопотать? А тетя продолжает:

— Что за беспокойство, говорю, помилуйте. Мы бы и от себя пару послали, по старой памяти. А слепой в ответ: «Только через господина профессора Иммануила. Город-то немецкий…» Немецкий? Ну и что? — думаю. Вдруг как стукнет в голову: а не в плену ли Аргир у того ученого профессора? Может, вызволять пора?

У меня, само собой, рот до ушей, и опять, слышу, меня гонят:

— В поле отправляйся, раззява, хватит ворон считать!

Ах, так! Ну, вы меня попомните… Вот возьму убегу и не вернусь, кто вам адреса будет писать?!