Пастораль с лебедем

Был субботний вечер, Рарица завернула во двор колхозных складов кизяком разжиться. Скридон уже работал там сторожем, пошел, так сказать, на повышение. Осенью перевели, из тракторной бригады в село, на бойкое место — все лучше, чем в поле коротать ночи с сусликами да совами. Пришли холода, и остались мокнуть под дождями трактора, бороны и плуги, сгрудились под ветром потесней друг к дружке и ржавеют себе с досады, что бросил их на произвол судьбы даже сторож, коротконогий мужичок, который со злостью топтал собственную тень.

«Где уж мне в сорок пять лет новым домом обзаводиться, — думал мош Скридон, — на что бобылю целая хата?» Сторож, худо-бедно, без крыши на зиму не останется…

Сидел Патику, посиживал, коротал время, глядя, как солнце садится, и тут Рарица подоспела с пустым мешком. Скридон позже подтрунивал: по солому пошла — жениха нашла. Чем плох жених? Добряк добряком и на язычок остер:

— Брось ты свой мешок баюкать, Рарица, завтра подводу кизяка привезу. Или говоришь, мякина нужна? Два воза мякины хватит? Ага, глины бы не мешало. Грузовик глины получишь. Довольна твоя душенька?

Так и вертится Скридон вокруг Рарицы, то кочетом подскочит, то отступит:

— Завтра и жди! Не посмотрю, что воскресенье, приеду свататься, да не с пустыми руками, дровец телегу подкину. В чем еще нужда — говори, не стесняйся. А то вывалю свое приданое у крыльца: глину, мякину, дрова, и посмотрим — науськаешь на меня собак? Или соседей кликнешь, чтобы палками прогнали со двора?

Рарица мнется, только «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха», словно из стручка сыплются в миску фасолины. А Скридонаш знай свое:

— Не смейся, милочка! Не смейся, говорю, а то баде тебе ночью приснится.

Ох, озорник дяденька Скридонаш! Коли шутить ему охота, почему и Рарице не посмеяться? Побалагурили, и ладно — пошла Рарица домой с мешком кизяка и соломы.

На другой день, когда рвала бурьян для поросенка, позвал ее племянник, Надин сынишка:

— Тетя, там человек вас дожидается!

Рарица уж и забыла про вчерашнее, бегом домой, а там баде Скридон сидит на табуретке и ногами болтает, как первоклашка. Не чинясь, Скридон придвинулся к непокрытому столу, заговорил по-свойски, сам себе и сваха, и жених:

— Поди сюда, Рара, садись. Признавайся, снился я тебе или нет? — и повернулся к Наде, с которой уже успел о деле перемолвиться. — Ну так, девоньки, не любитель я кругами ходить, вокруг да около. Имеется предложение, как любят у нас в правлении говорить. А ты, Надя, будь за свидетеля. Есть у меня ниточка, и если протянет мне Рарица кусочек лыка, мы сплетем из лыка с ниткой веревочку и назовем ее нашей жизнью… Или не по душе тебе, Рара? Сказал я вчера: «Не ругайся, не бранись, мы от мамы родились. Я во вторник, ты в середу, в воскресенье жди к обеду»… Разве нынче не воскресный день и за столом не Спиридон Патику сидит?

Рарица, пока он говорил, улыбалась смущенно своей желтой улыбкой тыквенного цветка.

— Ой, а я с бурьяном в подоле… Сейчас я… — дурашливо хихикнула и шмыгнула в дверь, оставив жениха и свата в одном лице болтать ногами на табуретке.

Надя принесла из погреба кувшин вина, постелила чистую скатерть и поведала Скридону, что приключилось с ее сестрой, не скрывая, рассказала все, что знала — как водится у людей, готовых породниться. Словно мать, защищая единственное свое чадо, говорила Надя, как разбойник Бобу, зверь в человечьем обличье, подкрался к Рарице, автомат к груди приставил: «Пойдем со мной или пристрелю!» — и силой увел в лес, а там улестил ее воровскими речами, запугал угрозами… «Верите ли, баде, он как с цепи сорвался, бешеный, стоит с автоматом и улыбается, змея! Столько народу положил, страх сказать — что ему стоит на курок нажать? А виновата я, баде, я ее от себя отпустила…»

Мош Скридон слушал, кивая головой — верю, мол, да-да, согласен, куда денешься — автомат! А Рарица умылась на скорую руку, переоделась и стояла в сенях, дрожа, как от озноба. Правду говорит Надя или от себя приплетает? Она же сегодня и за сестру, и за старшую в доме, вместо матери, и за сваху. Но разве знает женщина правду о другой женщине, истинную правду, как она есть?

Помнит Рарица: Бобу, державший в страхе десятки деревень, понес ее за опушку леса, под зеленый полог-шатер, и она перестала его бояться… Потом прошло время, и он сказал: «…тогда сестру твою полюблю, раз ты, ягодка, опять упрямишься». Как забилась-заплакала Рарица, от ревности разум помутился, схватила Бобу за рукав: «Не ходи-и-и! Не надо-о-о! Делай со мной, что хочешь, вот я — меня возьми, А сестру не трогай. Не тронь сестру, баде, клянусь, застрелю тебя, елси к ней пойдешь!» И он засмеялся, снова взял ее на руки, и от радости она разбила кувшин…

Вернулась Рарица в комнату приодетая понарядней, причесанная, тихо проговорила:

— Так что ж вы здесь-то… Прошу, зайдите ко мне, посмотрите, как живу. — И втроем они перешли к ней во времянку.

Вскоре появился Надин муж, и вчетвером осушили они бог знает сколько кувшинов молодого осеннего вина, болтая с разных разностях и ни словом не обмолвившись о женитьбе.