Пастуший календарь

Где бьет незамерзающий родник,
Сел Колин Клаут под ветвями ели.
Он, Титира усердный ученик,
Искусно песни пел и на свирели
Играл. Теперь, в уединеньи, вновь
Он проклял злополучную любовь:

«— Великий Пан, заботливый отец,

Наш добрый Бог, спасающий ягнят,
Защитник, сберегающий овец,
Когда стадам опасности грозят!
О ты, над головами овчаров
Простерший свой хранительный покров!

— Услышь, молю, безрадостный напев!

Бывало, звонче встарь певал пастух —
А нынче, горя не преодолев,
Поет как может. Преклони же слух
И внемли жалобе, к тебе летящей
Над ледяной безлиственною чащей.

— Во младости, что сходственна с весной,

Я был резвее всякого стрижа;
Кипела кровь и властвовала мной,
И нудила бродить, не дорожа
Ни здравием, ни буйной головой,
В лесу, где раздавался волчий вой.

— О, как любил я целый Божий день

Скитаться, забираться в глухомань!
Ко мне стремился молодой олень,
Ко мне тянулась ласковая лань.
Я расточал богатства юных лет:
Скончания весне, казалось, нет.

— Сколь часто я взлезал на древний дуб,

Чтоб ворона исторгнуть из гнезда!
С лещиной был безжалостен и груб
И беспощадно тряс ее, когда
Разгрызть орех лесной хотелось мне...
И волю ставил с жизнью наравне.

— Меня в те годы Муза позвала

(Велела мне, видать, на белый свет
Певцом родиться, честь ей и хвала!),
А Рэнок, старый пастырь и поэт,
Наставник добрый, не жалевший сил,
Всем хитростям искусства обучил.

— И я старался всячески, доколь

Напев мой без единого изъяна
Не зазвенел... Как молвит Гоббиноль,
Свирель моя звучней свирели Пана:
Лишь фавны внемлют Пану и дриады,
А Колину внимать и Музы рады.

— За спесь мою другой пастуший бог

(Какой там бог! Зловреднейший божок!)
Сразил меня, свернул в бараний рог,
Любовью тщетной сердце мне обжег!
Божка Эротом кличет всяк народ,
Хоть он скорее ирод, чем Эрот.

— Прошла моя весна; в свои права

Вступило огнедышащее лето.
Эрот сиял тогда под знаком Льва,
Как жуткая, недобрая комета,
И лютый зной ниспосылал без меры
Сюда, в юдоль, пылая близ Венеры.

— И злой Эрот повлек меня вперед,

Как встарь вела счастливая звезда:
Коль сей божок берет нас в оборот,
Безжалостна всегда его узда.
И в глушь лесную вновь я правил путь —
Не властен воротиться иль свернуть.

— И где я видел до тогдашних пор

Лесной цветок, манивший диких пчел,
Встречался лишь багровый мухомор,
Надутой жабы мерзостный престол.
А где я слушал нежную пичугу,
Лишь филин тяжко ухал: «Пу-гу, пу-гу!».

— Весну сменяет лето, ибо год

Своим идет урочным чередом.
Мы летом пожинаем первый плод,
Мы летом обустраиваем дом.
Я полюбил нехитрый сельский труд
И для овечек сколотил закут.

— Я славно клетки плел для соловьев,

Я карасей удил и пескарей,
Был ниву обихаживать готов
И вредоносных истреблять зверей.
Движение Венеры и Луны
И ход созвездий стали мне ясны.

— Гадая по течению планет,

Сколь часто я оказывался прав!
Проник я в суть поверий и примет
И понял постепенно силу трав —
И добрых и зловредных, — что целят
Иль убивают маток и ягнят.

— Ах, бедный Колин! Дурень и болван!

Тебе известен всяк целебный злак —
Почто же собственных сердечных ран
Доселе не залечишь ты никак?
Смертельные удары получив,
Ты погибаешь — но доныне жив!

— Все летние надежды хороню.

Коль нет колосьев, то не нужен серп:
Весь урожай мой сгинул на корню,
Я ждал прибытка — но понес ущерб.
Я щедро сеял доброе зерно —
И тернием оно заглушено.

— Без удержу цвели мои сады

И много обещали мне весной!
Но сверглись недозрелые плоды
С ветвей — сгубил их лютый летний зной.
В садах моих — лишь падалица, гниль,
И все мои надежды — прах и гиль.

— Какой цветник в садах моих возрос!

О, сколько было благовонных роз!
И все пожухли — ибо вместо рос
Их увлажнял поток моих же слез.
О Розалинда! Иль не знала ты,
Что для тебя лишь холил я цветы?

— Пред Розалиндою моя свирель

Звучала на сладчайший, дивный лад...
Я столько бисера метал досель —
И зря метал, впустую, невпопад!
Отныне предназначен мой напев
Для слуха добрых, благодарных дев.

— Все летние надежды — прах и ложь.

Поля сгубила страшная сухмень:
Взошел волчец, где я посеял рожь,
И терн возрос, где я растил ячмень.
Не молотить, не веять на току...
Не ведать счастья на земном веку!

— Мои весна и лето — позади,

И осени, как видно, вышел срок.
Ну что ж, зима нещадная, гряди
Угрюмой гостьей через мой порог,
Вступай в свои законные права...
Седей, моя лихая голова.

— И студит кровь мою великий хлад,

И сковывает плоть жестокий мраз;
Уже морщины возле губ лежат,
И возле некогда задорных глаз.
Ушло веселье, радость умерла,
И солнце навсегда сокрыла мгла.

— Смолкай, напева сладостного звук,

Прощай навеки, Муза-баловница!
Вот, я цевницу вешаю на сук —
А ведь какая прежь была цевница!
Зима пришла, и в тучах скрылась твердь;
Атам, вослед зиме, придет и смерть.

— Теснее сбейся, маленькое стадо!

В закуте славный сыщется приют:
Лихих ветров бояться там не надо,
И никого морозы не убьют.
А пастуха не пощадит зима,
И вскоре скроет гробовая тьма.

— Прощай навек, лазурный свод небес!

Прощайте, все земные чудеса —
Прощай, река, прощайте, луг и лес!
Навек прощайте, птичьи голоса!
Прощай, мой добрый верный Гоббиноль!
И ты прощай, чинившая мне боль...»