Пастуший календарь

О, музыка способна чудеса // Великие творить по воле неба... Сколь велико таинственное действие Музыки на умы и души людские, вполне явствует хотя бы из того, что некоторые Философы древние, и меж ними наимудрейшие, сиречь Платон и Пифагор, мыслили, будто разум и душа слагаются из некоей гармонии, сиречь созвучий музыкальных, и посему готовы радостно откликаться на сочетания мелодические, иже суть им сродни; явствует сие такожде из приснопамятного случая с Александром, коего, как повествуют, несравненный музыкант по имени Тимофей тешил Фригийским напевом, покуда не объяла Царя столь необычайная фурия, что восстал он от стола пиршественного, пылом боевым надмеваясь, и велел подать немедля оружие и панцырь (зане музыка сия зело воинственна была). Но тут заиграл Музыкант на совсем иной, сладостный лад, Ионийский да Лидийский, и позабыл Македонец о войне и далее восседал преспокойно, словно в совете государственном. Таково могущество, что в музыке сокрыто. Посему и возбраняют Платон и Аристотель детям и отрокам внимать Аркадским цевницам, ибо тон сих последних всецело пятый либо VII, и властительно унимает он, или гасит начисто, благородную отвагу, коей обыкновенно пылают юные сердца. И, стало быть, веру давать надлежит словесам Пиитовым и помнить, что Музыка самую душу способна рассудка лишить.

Муза распахнет крыла... Метафора сие, значащая: коль скоро Поэт явить пожелает свое искусство, повествуя о предметах более возвышенных, нежели приличествующие Эклоге бесхитростной, то готов ему достойный предмет славословий ироических, олицетворяемый всемилостивейшею Государынею нашей, кою (как и прежь) Сочинитель зовет Элизой. А ежели ему более по нраву подвиги воинские и деяния рыцарские, то много сыщется Дворян родовитых и доблестных, коих пристало прославить, не щадя трудов стихотворных; оные же Дворяне ценят пиитическое искусство и дарование по достоинству.

Придворных витязей... Пьер глаголет (насколь разумею) о почтеннейшем и славнейшем графе Лестерском, хотя, мыслю, тот известен овчару скорее не по имени, а лишь по знаку геральдическому, что украшает щиты графских воинов (хотя наличествуют весьма схожие и у других простых латников); поелику навряд ли увалень сельский ведает прозвания родовитых вельмож.

Приветствуй звонким перебором струн... То бишь, перейди от величественного повествования стихотворного к воспеванию веселий и радостей.

Хоровод: кружащиеся плясуны, иже за руки друг друга держат.

Титир — гордость Рима и краса... Всем ведомо, что сие Вергилий, Меценатовым попечением снискавший милость Императора Августа, коим и подвигнут был писать о предметах более возвышенных, нежели избранные им изначально.

Пел мотыгу да лопату... воздавал хвалу булату... Тремя словами, иже суть мотыга, лопата и булат, означаются семо три отдельных творения Вергилиевых. Буколики да Георгики посвящены сельским трудам, земледелию и скотоводству, Энеида же божественная глаголет о делах ратных и о смертоубийстве ужасающем.

Кого благоговейно пел поэт... Дается уразуметь, отчего Поэты бывали встарь в таком почете у людей благородных, ведавших, что храбрость их и достоинство известны содеются и в самом дальнем потомстве посредством стихов немеркнущих. Не даром ведь молвится: не видать бы толикой славы Ахиллу, ежели бы не бессмертные гекзаметры Гомеровы. Лишь этим и превзошел он Гектора. Александр же Великий, придя к могиле Ахилловой, что на мысе, известном как Сигеи, обретается, прослезился невольно и благословил героя, коему выпала на долю хвала, пропетая Пиитом столь несравненным: токмо ею и дарована бысть Ахиллу слава тольми нетленная. А что глаголется у Туллия[18] в одной из наиблистательнейших речей, то не менее достойно молвит и Петрарка в сонете своем[19]:

Giunto Alexandro a la famosa tomba
Del sero Achille sospirando disse
О fortunato ehe si chiara tromba // Trouasti &c.