Пастуший календарь

Кадди, Тэно

Кадди

— Ужель не стихнет злобный зимний гнев,
И ветер не уймется, присмирев?
Он пронимает нынче до костей —
Как будто хлещет сотнями плетей!
Он грозен, как подземные толчки:
Шатаются, дрожат мои бычки.
Хвостами по бокам себя не бьют —
Пропал задор: уж больно ветер лют.

Тэно

— Ой, малый, наберись-ка ты ума!
Что сетовать: сурова, мол, зима?
Так жизнь идет. Не диво и не чудо:
Коль нынче хорошо — то завтра худо,
А послезавтра станет — хуже нет...
А там — опять весна: тепло и свет!
Ужели в спячку залечь тому,
Кто ненавидит мороз и тьму?
Я трижды тридцать прожил уж годов
Средь радостных и тягостных трудов —
И жалобы не молвил ни одной
На зимний холод либо летний зной;
Благодарил Судьбу за добрый дар,
И за нещадный не бранил удар.
Исправно холил, стерег, как надо —
Зимой и летом, — овечье стадо.

Кадди

— Тебе преклонным возрастом, Тэно,
Душевное спокойствие дано.
Ты хладен; старость зиме — сродни:
Темны, угрюмы, докучны дни.
Советуешь юнцу: бровей не хмурь,
Приветствуй даже буйство зимних бурь...
А я вовек не стал бы править челн
В объятья ледяных, нещадных волн!

Тэно

На бурю не пеняй царю морей,
Коль просишь новой бури поскорей!
Зимой стада содержат овчары
В закутах, и весенней ждут поры.
Вдруг оттепель, случайная капель —
И чудится, что враз настал апрель!
Тут пастухи — резвее ранних мух:
В луга выводит стадо всяк пастух;
Всё трын-трава, и море по колено...
Да вот беда: в погоде — перемена!
Зима, беспечным олухам назло,
Опять являет хмурое чело;
Она морозы насылает вновь,
От коих ноет сердце, стынет кровь.
Теперь овчар не весел, и не рад:
Убийствен для овец нежданный хлад.
Ужасна легкомыслию цена —
А взыщется жестоко и сполна!

Кадди

Ты, дурень дряхлый, чушь несешь и гиль:
Мол, юные забавы — прах и пыль...
Бессилен и трухляв, побереги
Заржавевшие к старости мозги:
Твоя трясется глупая глава,
На сгорбленных плечах держась едва.
Теперь, когда ты сам и хил, и сед —
Вовсю хулишь безумства юных лет!
Но будь ты ныне млад, подобно мне —
Со мной резвился бы наравне,
И стал бы в рифмотворческом пылу
Слагать перчатке девичьей хвалу,
И стал бы петь Филлиде нежной славу...
Но знай: Филлида — моя, по праву:
Я пояс подарил ей — с пряжкой
Чеканной: золотой и тяжкой!
Близ этой девы жизнь идет на лад,
Близ этой девы стал бы вновь ты млад!

Тэно

Своей любовью не хвались, дабы
Пыл не погас в потоке похвальбы.

Кадди

Вот: сыт и гладок, полон сил,
Бычок мой уши навострил.
Гляди: вознесены его рога,
Гляди: бьет оземь его нога!
Он фыркнул раз, и фыркнул вновь:
Моих бычков томит любовь!
Твои же овцы — все в тебя:
Унылы, худы, немощны... Скорбя
В лугах морозных, твой скот зачах.
Что скот, что пастырь — увы и ах!
Любая из овец твоих едва
Жива — и плачет горько, что вдова.
И голод мучит мерзнущих ягнят...
Лишь дряхлый пастырь в этом виноват!

Тэно

Эх, дурень Кадди, как же ты смешон:
Ведь нет башки — а носишь капюшон!
Что юность? Мыльный выдутый пузырь!
Всяк юный путь приводит на пустырь,
Всяк юный шаг — обида иль беда...
А платим пеню мы в преклонные года!
Однажды Титир завел рассказ...
А я в то время овечек пас
На холмах Кентских — давным-давно…

Кадди

О чем он молвил тебе, Тэно?
Рассказов равных нынче не видать:
В них мудрость, мощь — и свет, и благодать!
Молю, поведай! Буду тих и нем.

Тэно

Он создал много сладостных поэм —
О подвигах, и о любви до гроба;
Но эта притча прозвучит особо.
Что ж... Помолчи, да ухо приклони:

«Стоял, шумел в долине искони
Маститый Дуб. И вот, настали дни:
Утратил Дуб листву, остался гол —
Хоть был и цел, и крепок древний ствол.
А раньше Дуб, раскидист и матер,
На исполинский смахивал шатер;
Давая древесину для досок,
Он оставался крепок и высок;
И желудями близ его корней
Всегда кормилось множество свиней...
Но пробил час, пришли урон и вред:
Терзают бури, гложет короед —
Да так, что, мнится, громкий слышен хруст!..
Поблизости рос Вересковый Куст —
Царем растений мнил себя всерьез
Надменный этот медонос,
Манивший пчел со всех лесных полян!
И дщери всех окрестных поселян
Вплетать его лиловые цветы
В венки любили ради красоты.
И соловьям, что сладостно поют,
Сей гордый Вереск даровал приют.
Что ж, он гордился, может быть, недаром —
Но как-то раз, объят кичливым жаром,
Бесстыдно молвил так о Дубе старом:
Досель стоишь, колода из колод?
Где хоть единый лист, единый плод?
А я пригож чудесною обновой,
Роскошной — снежно-белой и лиловой!
Убранством эдаким гордиться
Могла бы даже юная царица.
А ты лишь тяготишь напрасно землю...
И я с тобой в соседстве — срам приемлю:
С тобою рядом лишь чертополох
Расти достоин — убог и плох!
Пора тебе уйти отсюда прочь.
А если трудно — я готов помочь”.
Так молвил Вереск, дерзостен и груб.
И растерялся изумленный Дуб:
Почтеннейшему Древу — срам и стыд! —
Нахальный Куст убраться прочь велит...
А днем позднее туда пришел
Сельчанин местный: он явился в дол,
Дабы огородить участок свой —
И подыскать лесины строевой.
Увидел селянина злобный Куст —
И грянул вопль из вересковых уст:
Властитель, повелитель мой и бог!
Простерт во прахе у вельможных ног,
Взываю: отведи сию напасть!
Забрал обидчик надо мною власть!
От вражьей попирающей пяты
Избавь меня, о светоч доброты!
Я нежен, беззащитен, хил и мал —
Извел мой враг меня, и доконал!”
Сельчанину беднягу стало жаль:
“-Ну что ж, поведай свою печаль”.
А хитрый Вереск рад был и готов
Цветистых наплести немало слов —
Под выспреннею речью от людей
Свой умысел скрывает лиходей.
Властитель мой, ты добр, а не жесток!
Ты холишь всякий злак, любой цветок —
И я твоей посажен был рукой…
Даруй же мне приволье и покои:
Цветов чудесных дам тебе весной —
И алых ягод в июльский зной.
Но дряхлый Дуб — сухого пня мертвей! —
Навес никчемных высохших ветвей
(По ним очаг тоскует, иль костер!)
Над головою моей простер —
И застит солнце, отнимает свет:
Лучом полдневным я не обогрет!
Поникшими ветвями он сечет
Меня — и кровь из ран моих течет...
Увы, теряю жизнедатный сок —
И цвет мой осыпается не в срок.
Сколь Дуб горазд на пакость иль подвох!
То прямо на меня роняет мох,
То древоточцев мечет — сущий град!
Ужасному соседству я не рад.
Молю: избавь меня от лютых зол!
О, пресеки разбой и произвол!
Молю: верни мне, рассудивши здраво,
Отобранное, попранное право
Привольно жить... О, защити — молю!
О, смилуйся, подобный королю!”
И бедный Дуб, услышав столько врак,
Пытался возразить — но хитрый враг
В сельчанине изрядный гнев разжег:
Со всех сельчанин устремился ног
Домой — и острый ухватил топор,
И прибежал назад во весь опор.
Стоять бы Дубу еще века —
Да вот, секиру взяла рука
Людская, что способна смело
Вершить пустое, злое дело.
И вот сельчанин к Дубу приступил,
И — крякнув изо всех мужицких сил,
Не выслушав, что молвит великан, —
Ему нанес немало тяжких ран.
А лезвие секло — да осекалось:
Видать, железо чувствовало жалость,
Понятна, знать, была ему тоска
Злосчастного святого старика:
Ведь осеняли сей Дуб крестом,
Святой кропили водой потом —
И не жалели святой воды...
Увы: обряд не отвратил беды.
Видать, и сам обряд никчемно глуп,
Коль так нелепо сгинул древний Дуб;
От мужика и римский поп не спас:
Пришел мужик — настал последний час!
И бедный Дуб издал протяжный стон,
И понял, что вот-вот погибнет он...
И древесину одолел металл,
И побежденный исполин упал —
И сотряслись окрестные поля,
И вздрогнула, казалось, вся земля!
И луговина сделалась пуста...
Что ж, вот оно, приволье для Куста!
И, собственной находчивостью горд,
Стоял хитрец — надменный, словно лорд.
Но глядь: зима пришла скорей
Обычного — завыл Борей!
Всегда защитой Вереску была
Громада необъятного ствола,
Но Дуб изрублен — приют исчез...
Лилась на Вереск вода с небес,
И ветки вскоре убил мороз,
А снег останки Вереска занес.
А там — настала оттепель. И вот:
На пастбище крестьянин выгнал скот —
И Куст, погибший в ледяной метели,
Проголодавшиеся овцы съели.
Вот так надменный молодой хитрец,
Презревший Старика…

Кадди

Эгей, дружище! Уймись, постой!
Уж больно длинен рассказ пустой!
Я слишком долго слушал эту речь,
Ни встать не смея, ни, тем паче, лечь.
Ох, кровь уже почти застыла в жилах,
И сделать шаг я вряд ли буду в силах!
Я сказки ждал — а слушал дребедень...
Пойдем домой, пастух — окончен долгий день