Пастушок

– С чего ты это взяла? – спросил Даниил, взглянув на мать косо. Он сидел в горнице за столом и пил крепкий мёд, думая о том, как бы половчее выполнить поручение Мономаха да не поссориться с киевлянами. Дело было тонким, сложным, опасным. А главное – неприятным. Но князю следует угождать. И бедный Данила повесил голову.

– Мне нетрудно было это понять! – вскричала Мамелфа, – в Вышгород ты не едешь – не знаю уж, почему. Погляди в окно, как солнышко светит! Днём будет жарко, а ты – купаться охотник. Только прошу я тебя, Данилушка, не купайся в Почай-реке! Почай-река – злая. С виду она спокойная да ленивая, но ты знаешь, сколько людей в ней сгинуло без следа? Есть в Почай-реке три струи проклятые, от которых спасения не ищи! Первая струя у неё как вода кипит, вторая струя как огонь горит, а третья струя…

– Знаю, знаю, – досадливо перебил Даниил, – не стану купаться в Почай-реке, ступай себе с Богом!

Матушка радостно успокоилась. Но две девки что-то ей вдруг шепнули, и её ангельское лицо опять напряглось. И снова защебетала Мамелфа:

– И Ещё, Данилушка, не водись с Забавой Путятишной! Лучше уж искупайся в Почай-реке – так тело своё погубишь, но душу хоть сбережёшь! А старшая дочь Путяты столько перегубила душ добрых молодцев, что сам Дьявол ставит за неё свечки по всем церквам!

– Да кто ж пустит Дьявола во святую церковь, боярыня? – завопила одна из девок, – умом ты тронулась, что ли, в ещё не старых летах?

– Не спорь со мной, дура! – рассвирепела Мамелфа, – думаешь, у него – рога, копыта и когти? Как бы не так! Он прекрасен ликом, как мой Данилушка! Мягок, тих! Очень мягок. Кто же его от кроткого юноши отличит?

– Не кроткая девушка, – усмехнулась другая девка, – что-то в нём твёрдое быть должно, если это – Дьявол! Что-то чертовски твёрдое.

Отхлестав кощунницу по щекам, вдова удалилась. Девки последовали за ней. Остался Данила в доме один, если не считать ключника, горничных и холопов. Кто-то из них принёс господину ещё одну чарку мёда, потом – ещё. Когда колокольный звон над Киевом стих, Даниил поднялся, расчесал кудри костяным гребнем, повесил на плечо гусли, вышел из терема и отправился на Подолие.

Шёл он быстро. Мамелфа была права, жара уже начиналась. Под таким солнышком удивительно было видеть леса за Киевом почти голыми, чуть покрытыми распускающейся листвой. Шум торговой площади, окружённой купеческими подворьями, доносился издалека. Странным показалось Даниле, что ещё столько народу осталось в Киеве – он сам видел, как к пристани выходила сорокатысячная толпа. Долго размышлять не дали ему Евпраксия с Зелгой, заметившие его близ святой Софии, когда он огибал храм. Они шли гулять.

– Данила! – крикнула Зелга, опередив свою госпожу, для которой было бы неприлично бежать вприпрыжку за гусляром, – погоди, Данила!

Конечно, он подождал. Он шёл на Подолие с тайной мыслью увидеть там старшую дочь Путяты. Благодаря Меланье все уже знали, что Мономах решил её близко не подпускать к праведным мощам Бориса и Глеба. Когда она подошла вслед за своей Зелгой – румяная, улыбающаяся, нарядная, Даниил поклонился ей очень низко, дабы прохожие могли видеть, что между ними нет никаких приятельских отношений.

– Здравствуй, боярыня, – поприветствовал он её, – погулять решила с утра пораньше?

– А почему бы и нет? Гляди, какая теплынь! Что дома сидеть? Да и не особо рано уже. Дошёл до нас с Зелгой слух, что с князем Олегом пришёл и Ставер Годинович. Вот хотим послушать его. Он в Вышгород не пойдёт, что ему там делать? Значит, сидит на Подолии.

– Как же он в Вышгород не пойдёт, если Василиса Микулишна прямиком туда направляется? – удивлённо спросил Данила. Евпраксия озадаченно поморгала. Затем взглянула на Зелгу, которая объявила ей с убеждённостью, что черниговский музыкант не примет участия в святом деле. Это ж какую дурью башку иметь надо на плечах, чтоб такое ляпнуть, зная, что Ставер влюблён в премудрую Василису и только ради неё наведывается в Киев! Но Зелга сразу ответила:

– Не пойдёт он за нею в Вышгород! А она для него останется в Киеве. Вот увидите!

– Что ты мелешь? – цокнула языком Евпраксия, – ты ведь видела, как она из Киева выходила вместе с отцом и сестрой!

– Стало быть, вернётся! Ты что, не знаешь свою подругу?

Евпраксия помолчала, пытаясь предугадать хитрость Василисы. Но не смогла. Взглянула на Даниила.

– Ты на Подолие? Пойдём вместе!

– Пойдём, боярыня.

И пошли. Зелга плелась сзади – ей было больно идти босиком по мелким камням, которыми Мономах приказал засыпать дороги в низинах Киева, чтобы было поменьше грязи. Кроме того, возникла ещё одна неприятность. Так как гусляр не мог на каждом шагу кланяться Евпраксии, все прохожие, а особенно бабы, на них глазели и улыбались. Сына Мамелфы на Руси знали, а дочь Путяты – подавно. Но не оправдываться же было!