Пастушок

На том и договорились, после чего разошлись по своим домам. Меланья через весь Киев вела Евпраксию за руку, дабы все увидели ещё раз, какая из них главнее.

Глава девятнадцатая

Микула Селянинович мог голыми руками вырвать из земли дерево, понести на плечах быка, задушить медведя. Один только Илья Муромец имел силу, сопоставимую с силой этого необычного пахаря. Но и он его опасался, ибо про пахаря говорили, что любит его Мать сыра земля. Всю свою сорокатрёхлетнюю жизнь Микула работал в поле и продавал муку, однако на всей Руси его уважали так, что князья оказывали ему почёт больше, чем любому боярину. Две его весёлые дочки, подобно всем дочерям киевских бояр и купцов с усадьбами, состояли под очень строгим надзором госпожи Янки. Узнав о последней выходке Василисы, она в понедельник утром сама приехала в дом Микулы, который лишь на словах был строг с дочерьми, да и погнала к Меланье обеих. Настасья, на её взгляд, была виновата в том, что позволила Василисе выйти из храма вместе с Евпраксией. И пошли две сестрицы в Киев, чтоб получить наказание от противной ханжи Меланьи. Само собой разумеется, по пути пришлось Василисе выслушать от сестры немало приятных слов. Ответить ей было нечего, несмотря на всю бездну мудрости. А с другой стороны к терему Путяты со своим младшим братом плелась преглупая Светозара Тукиевна. Она отчаянно плакала. Хоть её саму до сих пор ещё не секли ни разу, чем не могла похвастаться Василиса Премудрая, ей не раз доводилось слышать, как ревут девки под розгами, и хватало ума понять, что порка – вещь неприятная.

Ну а в этот же самый час к Северным воротам стольного города, удивляя людей посадских и встречных путников, приближались два чрезвычайно красивых всадника. Под одним был белый и рослый угорский конь с золотистой гривой, а под другим – не менее рослый, но вороной, текинский. Первого всадника звали Вольга Всеславьевич, а второго – Зелга Аюковна. Второй всадник уже сидел не на голой конской спине, а в мягком седле черкасском с подпругами из дублёной воловьей кожи, пришитыми нитью шёлковой, да тройной – не для красоты, а для крепости! Под черкасским седлом был чепрак флорентийской выделки, а уздечка коня была вся со стразами. На самой же Зелге Аюковне были красные башмачки, ситцевая юбочка и батистовая рубашечка с позолоченными застёжками. Да, и бархатная зелёная шапочка с пером цапли! Всё это подарили Зелге Аюковне богатейшие любечские купцы, которые испугались одного взгляда Вольги Всеславьевича. От золота и камней драгоценных ханская дочь из скромности отказалась.

Вольга Всеславьевич торопился. А его спутница притворялась, что подустала от долгой скачки галопом. Когда они уже ехали по Киеву, привлекая тысячи взглядов, и впереди показался кабак Ираклия, ханша Зелга жалобно простонала, закатывая глаза:

– Ах, Вольга Всеславьевич, сил моих больше нет! Я утомлена и измучена. Давай спрыгнем с наших быстрых коней, привяжем их к коновязи и выпьем по чарке мёду под струнный звон!

– Да нет уж, давай доскачем, ханша моя пресветлая, – предложил Вольга, – осталось-то нам немного!

Зелга привстала на стременах, оглядывая боярские терема, сиявшие золотыми маковками на трёх высоких горах за торговой площадью.

– Да иди ты к дьяволу, бесноватый! Долго ещё скакать! Доскачи один, а я посижу полчасика у Ираклия.

– Хорошо, посиди, – согласился витязь и вновь дал шпоры коню. А Зелга Аюковна ловко спешилась, привязала текинского жеребца и вошла в кабак, чтоб всех изумить.

Нет, не просто так торопился Вольга Всеславьевич. Он хотел быть впереди слухов о возвращении его в Киев. Подъехав к ограде терема воеводы Путяты, Вольга в ворота стучать не стал – к чему было терять время? Встав на коня ногами, он дотянулся до заострённых концов соснового частокола, да и перемахнул на ту сторону. На его несчастье – то есть, конечно же, на своё, около конюшни стояли шесть молодых и сильных холопов. Вольга оброс бородой, узнать его было трудно. Решив, что это грабитель, холопы скопом набросились на него, чтоб его скрутить. Почти сразу к ним присоединились три здоровенных конюха, которые выбежали на шум из конюшни. Через минуту все девятеро валялись со стонами на траве, сплёвывая зубы и кровь, а Вольга шёл к терему. Дверь последнего вдруг открылась, и на крыльце появился Ян. Ему уже было пора на службу. При виде статного, молодого бородача с разбитыми кулаками и целой груды холопов возле конюшни Ян понял всё.

– Вольга! – вскричал он, – ты что себе позволяешь? Как ты посмел ворваться на двор моего отца и измордовать его слуг?

– Не мог же я им позволить измордовать себя, – резонно заметил Вольга, – а ну, давай выводи Забаву Путятишну! Я слыхал, что здесь над ней измываются.