Пастырь Добрый

   «Я плакала, — пишет одна сестра, — горючими слезами, уткнувшись в кровать, на которой лежал Батюшка (последний год–два он принимал, не вставая с постели), о том, что, несмотря на постоянные требования Батюшки, все скажу да скажу когда–нибудь грубое слово маме; плакала от своего безсилия преодолеть себя. Батюшка нежно гладил меня по голове, жалея мою маму: «А как ей тяжело. Как она тебя любит… У нее все сердце в царапинах…» В его голосе звучало столько жалости, задушевности и нежности к моей маме, что это добавляло мне слез. Дав выплакаться, Батюшка поднял мою голову: «Ну довольно… Буду надеяться, что ты будешь лучше»».

   «Правило выполняй первым делом», — говорил Батюшка. — «Батюшка, я читаю все, что вы мне благословили». — «Под правилом разумею: следить за собой, гнать мысли и никому не грубить. Таковое правило всегда предлагаю тебе, а ты забываешь».

   В основу духовной жизни Батюшка полагал внимание, духовное бодрствование над собой. Внимание же по существу состоит в том, чтобы перед всеми и во всем смиряться и возрастать в любви к Богу и к людям, хотя не должно пренебрегать и другими сторонами жизни человека.

   Состояние же противоположное, потерю духовного бодрствования, рассеянность, увлечение чувствами и мыслями, каковы бы они ни были, Батюшка называл сном.

   Хочешь жить духовной жизнью, следи за собой, будь внимателен.

   «Однажды, — признавалась одна, — во время всенощной под праздник буря помыслов волновала меня и смущала все существо. Подхожу, как обычно, к елеопомазанию после Евангелия. Батюшка, внимательно всмотревшись в меня, серьезно заметил: «Спишь никак…»»

   Но это внимание не должно сводиться к праздному наблюдению своих мыслей, состояний и переживаний. Следить за собой, как говорил Батюшка, значило не только замечать дурные мысли и пожелания, но и сопротивляться им, прогонять все недолжное. А так как силы наши немощны и ничтожны, то постоянно надо призывать помощь Божию, молиться, а чтобы внутреннее око было зорче и чище, необходимо все время приносить покаяние в неизбежных ошибках. Перед кротким, смиренным и любящим Батюшкой я чувствовала себя, как на Страшном Суде, особенно когда он вслух читал мои письменные исповеди, иногда добавляя: «Зачем же ты это делаешь? Ну послушай?.. Я краснею за тебя». Лучше бы, казалось, провалиться сквозь землю, чем слышать его огорченный голос. И тут же было надо во что бы то ни стало дать обещание так больше не грешить. «Нет, ты скажи: ты больше не будешь так поступать? Ты будешь хорошей?» И приходилось обещать и стараться потом сдерживать свое слово, а в следующий раз каяться в новых проступках с еще большими слезами и стыдом. Он болел за каждого из нас, он любил нас, хотел видеть чистыми и угодными Богу.

   Когда же кто отвыкал от явных проявлений гнева и нетерпения, Батюшка начинал также строго взыскивать за мысли и пожелания, даже за малейшее внутреннее нетерпеливое движение души, и этим постоянно поддерживал покаянное чувство и приводил к собранности.

   Каждую нашу душу он видел насквозь. Однажды на собрании своих духовных чад на его квартире он взял стакан чистой воды и спросил: «Видите ли вы что–нибудь в стакане?» — «Нет, ничего не видим, чистая вода». Тогда он бросил в стакан какую–то соринку. «А теперь видите?» — «Видим, маленькая соринка плавает». — «Вот так Господь открыл мне ваши души — всякая соринка, всякий изгиб души мне известны». Однажды, исповедавшись, я ждала разрешительной молитвы, но он не давал и все спрашивал: «А еще что?» — Я ответила, что намеренно ничего не скрыла, если что забыла, то простите меня ради Бога. Тогда Батюшка сказал: «Мы не только грешим, но и не помним своих грехов. Припомни хорошенько, может что и вспомнишь?» Не получив от меня ответа, сам напомнил…

***

   Никогда Батюшка не требовал к себе внимания, каких–либо знаков почтения и уважения, и не только не требовал, но и сторонился их. Избегал пышных служб, особенно архиерейских. Если же и приходилось ему участвовать в них, то старался встать позади всех, приходилось уговаривать его занять место по достоинству. Тяготился, не любил и чуждался всяких наград и почестей: они обременяли его и вызывали искреннюю глубокую скорбь.

   В 1920 г. чудовские сестры подняли вопрос о том, чтобы выхлопотать Батюшке награду — «крест с украшениями». В 1922 г. исполнялось 30 лет служения Батюшки в сане иерея, но награду эту предлагали выхлопотать заранее, не дожидаясь этого срока. «Что же вы, — говорили чудовские другим Батюшкиным духовным детям, — столько времени находитесь подле Батюшки, и не думаете о том, что ему пора выхлопотать эту награду».

   Все, конечно, с радостью согласились, да и кто бы мог не желать этого. Где–то добыли и крест с камушками, какой только можно было достать в те трудные годы, и не так–то это было тогда просто.