Пастыри

— Тут уж ничего не попишешь, — сказала соседка с восточной стороны, с расстроенным вестибулярным аппаратом, которой была противопоказана соль. И даже купаться противопоказано.

— Ну и что из этого? Жить-то надо. Что из того, что слепые не видят, глухие не слышат, хромые не ходят? Их много. Может быть, даже слишком много. Может быть, здоровье вообще не так уж часто встречается.

— Все равно, грех жаловаться. Еще благодарить есть за что, — заключила хозяйка китайских яблок. Это она не сама додумалась, у нее-то прекрасное здоровье, это говорила одна ее подруга, которую безумно трясла судьба.

Не лишено интереса. Но какую ей, Маргарите, избрать формулу? Премудрость хорошо иметь под рукой, но помогает она примерно, как ромашковая припарка или ромашковый чай.

Соседи с китайскими яблоками пригласили ее на ужин, но она отказалась, она ждет гостей, они засидятся. Она отошла к дому и там отдохнула над граблями, сняла перчатки и снова отдохнула, глубоко дыша, потная, довольная.

Она свистела, пока из-за ограды не высунулась голова, тогда она смолкла и затаилась. Между домов тьма залегла уже, а в светлом, забывшемся небе над антеннами еще метались одинокие чайки. За чертой старого города на южном кряже сияли черные небоскребы. В дальнем саду, как из ведра, хлынул юный хохот и хлопнула калитка.

Ей вспомнилось, как в их счастливую пору Лео говаривал, что для него не было бы лучшего летнего отдыха, чем бродить и бродить, брызгая водой на всех нежащихся на солнце девиц. Только б они верно его поняли.

В это время года люди сызнова начинают хорошеть.

Наконец она услышала, что подъехал Франк. Зазвенел звонок, четко и чисто, как будто под привычной рукой, и оттого отрадно. Она сбросила сандалии и сквозь тьму коридора пошла открыть. Он стоял в дверях. Большой черный силуэт, и светлое лицо с ртутными глазами.

— Привет, Франк, — сказала она.

Он тут же в дверях ее облапил.

— Я понимаю, Франк, что весна, — сказала она. — Я и по себе это чувствую. Но все-таки.

Она потащила его через весь дом на террасу.

— Я тут в саду работала. Погоди, я только помоюсь.

Когда она вернулась, он прохаживался взад-вперед и курил.

Она, насвистывая, вышла к нему с двумя порциями виски и села в уголке.

— Ты свистишь небось лучше моего, — сказала она, увидев его лицо.

— Я вообще не свищу, — сказал Франк. — Закуришь?

Что-то она очень много стала курить.

— Ты вводишь меня в искушение, Франк, — сказала она и ударила его по коленке.

— А что?

— Нет, не то, что ты подумал, Франк, — сказала она. — Но я тебя не звала. Почему ты приехал?

— Я могу уйти.

И он поднялся.

— Нет, — сказала она, притягивая его к стулу. — Ну чего ты?

Помолчали. Вокруг шуршали грабли и порхало щелканье ножниц.

— Я больше без тебя не могу, — сказал он. — Дома у меня плохо.

Она засмеялась, и он посмотрел на нее.

— Ты смеешься? — сказал он. — Может, ты мне нужней, чем я тебе?

— Ты как маленький, Франк, — сказала она. — Может, ты и прав, и я тебе нужней, чем ты мне. Зачем об этом кричать? Но насчет того, что ты без меня не можешь, говорить без толку. Возьми себя в руки. Дома у тебя плохо? Больше заботься о семье.

— Ты что, совсем ко мне переменилась? Ты передумала?

— Нет. Но ты человек семейный, Франк, — сказала она. — И не про тебя это — все бросить. Как только бы мы с тобой съехались, ты бы перво-наперво стал устраивать тайные свидания с семьей и у нас пошли бы дикие ссоры. Мы вообще друг другу не подходим.

Он был пристально занят носком своего ботинка.

— Ты только перебори себя, Франк, — сказала она. — И все обойдется.

Иногда мы будем друг по другу скучать. Вполне возможно. Я тоже буду по тебе скучать, Франк.

Она взъерошила его вихры.

— Милый ты, славный ты мальчик, — сказала она.

Она встала и потрепала его по щеке. Он поднял на нее глаза.

— Я сейчас вернусь, Франк.

Она приняла ванну, переоделась и снова к нему вышла. Он держал руку на щеке. С чего это он?

— Покатаемся, Франк? — сказала она. — Погода такая хорошая.

Поехали в ее машине.

— Очень удобные эти пикапы, — сказала она и улыбнулась ему. Они отправились к берегу и пошли каменистой тропой, зажатой между водой и кверху взбегавшим лесом.

— Все кончилось, Маргарита? — спросил он, держась за ее руку.

— Да, Франк, кончилось, в том смысле, как ты это понимаешь, — сказала она.

Они смотрели на восходящий месяц. Они слушали сов. Они вернулись к машине и углубились в лес. Маргарита опустила спинку его сиденья, и он опрокинулся навзничь.

— Ну вот, — засмеялась она. — Видишь, сколько тут места? — Она затормозила.

Напоследок надо быть с ним внимательной и нежной.

И не думать о том, как бы потрафить Розе.

Лицо у Франка стало совсем белое и опрокинутое, когда она распрощалась с ним на тротуаре и пошла к своей двери.

— Ты звони, — сказала она. — Иногда. Чтоб я знала, что ты жив.

Войдя в дом, она всюду зажгла свет. Все пороги придется снять, ковры тоже будут ни к чему, и надо устроить покатый спуск на террасу. Она сама все вычертит.