Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

«Всё» — это те типы, которые толкутся сейчас в коридоре за углом, у Нэйшевской двери. Барабанят в дверь и орут что-то южные угрозы, в которых встречаются шампуры, жаркое и выражения типа «Я в твою Печать плевал, э-э-э!»

Тихий скрип. Дверь открывается.

— Э-э, франтик! Гони денеж…

Шлёп. Звук падающего тела.

— Да ты хоть знаешь, с кем ты…

Шлёп. Второе тело падает где-то в коридоре. Придушенный хрип:

— Можно же… просто… подписать… закладную…

Бах. Это грохочут по полу чьи-то тяжёлые башмаки. При падении.

— Кажется, мы ошиблись номе…

Шлёп.

Тихий скрип. Дверь закрывается.

— Серьёзно? — спрашиваю я то ли Пухлика, то ли этих придурков, которые так быстро закончились.

Пухлик разводит руками. Видок у него почти сожалеющий.

— Ты же болела не за них? Будем надеяться, Рихард не вздумает прогуляться: скоро остальные «удильщики», заинтересуются, почему это их товарищи лежат перед именно этой дверью… Вопросы?

— «Рихард»? — такое ощущение, что Пухлика Конфетка покусала. Кроме Грызи разве что она зовёт Мясника по имени.

— Всегда называю по имени тех, кому предстоит отлупить для меня банду шулеров, — Пухлик говорит, заворачивая Лортена в одеяло — до состояния гусеницы. — Хотя ты права — надо бы подумать над чем-то менее фамильярным… Тебе кресло пойдёт или уступить место рядом с нашим невыразимым?

Сдвигает свёрток с Липучкой на край кровати. И щедрым жестом указует на второй край.

— Нет уж, кто я, чтобы вам мешать.

Пухлик мечет в меня ухмылку и подушку. От первой уворачиваюсь, вторую ловлю. Сворачиваюсь в кресле, накрываюсь курткой.

— Не больше двух часов.

— Я тебя умоляю, — откликается Пухлик, который преспокойно закидывает ботинки под кровать. — Мы измотаны, там вовне — «удильщики» и Нэйш, причем я точно знаю — кто страшнее… И к тому же свиночка свято блюдёт режим, ты что же — хочешь сдать позиции хряку-пропойце?

— Он по сравнению с Лортеном — академик!

— Не спорю, — Пухлик любовно хлопает по окукленному Липучке. — Хорошо бы, сверху верёвками прикрутить… в учебке законников это называлось «мясной рулет»…

Дальше слышен могучий зевок. Который почти сразу перерастает в похрапывание. — Мфрр… — выдаёт Липучка из одеяльного кокона. — Дикие звуки… дикого питомника.

Согреваюсь под курткой. Вслушиваюсь в утреннюю всемировую возню. Пронзительные звуки сельского юга. Вопли гусей, ржание лошадей. Скрип колёс. «Удильщики» травят под окном байки и поплёвывают. Удивляются, что их товарищи всё не идут. Гром кастрюль и сковородок на кухне, звяканье бутылок, хозяин покрикивает на прислугу…

Потом меня вырубает, несмотря на бодрящее. Отключаюсь вчистую, уплываю в глухую, мягкую темноту.

В неё иногда только залетает стук в далёкую дверь.

И мерные звуки падающих тел.

* * *

Очухиваюсь от здоровенного всхрапа рядом. Пухлик задаёт жару — раскинулся на кровати. Подхватываюсь, первым делом вижу тени — длинные, дело к вечеру.

Потом в глаза кидается разворошённый кокон из цветастого одеяла. И то, что угол комода отодвинут от двери.

Черти водные, да какого…

Ругаясь, несусь в уборную, сую голову под умывальник. Набираю ковш воды, опрокидываю на Пухлика. Тот скатывается с кровати и выдаёт сипло:

— Не в курсе, к чему могут сниться пьяные свинобабочки?

Молча киваю сперва на постель, потом на комод. Пухлик трёт глаза со скорбным видом.

— Понятно. Бабочка вылупилась и упорхнула. Будем надеяться, встретится с одним нашим знакомым, который… любит засовывать в рамочки всякое крылатое. Что в коридоре, кстати?

Выглядываю в щель, которую позволяет открыть комод (непонятно, как Липучка туда просочился). В коридоре никого. Там, куда уводит коридорный изгиб, слышатся слабые постанывания и невнятное: «Ну, вот какая подлюка, а ещё говорили — аристократ». И ещё кто-то топчется, перешептывается: «А точно тут? Эти-то чего лежат?» — «Да тут вечно кто-то валяется не в себе, нам же сказали, здесь она!»

— Вир знает что.

Шлейф от Лортеновского одеколона жиже не стал — уверенно ведёт вниз. Так что мы с Пухликом тихо спускаемся по лестнице в общий зал.

— О-о-о-о-о!! — Липучка опознаётся по страстно-страдальческому воплю и простиранию рук. И ещё он сидит за центральным столиком. — Мои великодушные спасители! Хозяин, вы видите? Нам, то есть им нужен завтрак, то есть ужин!

Физиономия у Липучки смятая и восторженно-похмельная. А хозяин зыркает с опаской. Подходит, исподлобья глядит на Гроски:

— Четыре бутылки?

— Без вина, — отчеканиваю я, и с соседних столиков начинают пялиться.

— Не слушайте эту легкомысленную барышню, — возмущается Липучка. — Это… мои подчинённые, да. Можно сказать, я им отец родной. К слову, кто подоткнул мне одеяльце? Хозяин… куда… куда?! Боги, это просто юдоль трагедий.

Лортен несёт такую пургу, будто он уже успел хлебнуть.

А Пухлик ухмыляется.

— Сейчас познакомишься с местной кухней. Надолго запомнишь. Кстати, а с чего это на нас так поглядывают?

— Потому что считают чокнутыми, сын мой, разве неясно, — снисходительно поясняет Лортен. — Понятия не имею, что тут было днём… но ходят слухи о каких-то телах в коридоре.

Приходит разносчик, приносит воняющее рыбой хрючево. Косится со страхом.