Пасынки

Шумно было и в большом зале, где собрался Сенат… и некоторые лица, в оный не входившие. Ещё бы: обнаружилось бегство Меншикова и бесследное исчезновение Кузнецова. На фоне галдящих под окнами недовольных солдат это нервировало. «Подлые мужики» действительно возвысились своим умом и хваткой, а светлейший, к тому же, был на диво злопамятен. А что будет когда — именно «когда», а не «если» — Меншиков притащит сюда ещё своих преторианцев — Ингерманландский пехотный полк? А что будет, если к пехоте присоединятся ингерманландцы-драгуны, чьим шефом является императрица? Иные полки, что за память Петрову кого угодно порвут? Страх мгновенно разделил сенаторов на тех, кто продолжал настаивать на немедленном провозглашении императором внука почившего государя, и на тех, кто призывал смириться с неизбежным и подчиниться юному Петру Петровичу. Последних возглавлял, ко всеобщему удивлению, канцлер Остерман, этот цесарский конфидент. Раз уж он пошёл противу явного венского кандидата — Петра, сына Алексеева — стало быть, карта того вот-вот будет бита. Большинство колеблющихся переметнулись на сторону «благоразумных». Прежнюю линию продолжали гнуть лишь те, кто замазался по самые уши, и кому было нечего терять.

Юсупов, Черкасский, Апраксин… и Бестужев, в Сенате к присутствию не назначенный, но роль свою в заговоре сыгравший. Этим отступать было некуда. Они теребили поникшего Петра Алексеевича, требуя решительных действий. Юноша, предчувствуя беду, только нервно грыз ногти и отмахивался от назойливых, когда становилось невозможно отмолчаться.

— Ах, оставьте меня, господа, — говорил он. — Знал бы, во что вы меня втянете, ни за что бы не покинул Петергофа… Андрей Иваныч! Да скажите вы им, чтобы оставили меня в покое!

Но помощь Андрея Ивановича Остермана в том не понадобилась. Всё решилось куда быстрее, чем думали собравшиеся в зале.

Иногда Раннэиль удивлялась, как, порою, малое может управлять сколь угодно большим. Ну, что за сила у неё? Дети, кучка солдат да она сама — нынче боец весьма сомнительных качеств. Заговорщики поставили на кон всё, и могут сражаться с отчаянием загнанной в угол крысы. Да. Но она не имела права проиграть, потому что на кону стояло куда больше, чем просто жизнь.

Что будет, если австрийская партия посадит на престол слабовольного и неумного юнца? Ничего хорошего не будет. Россия надолго сделается задним двором Австрии, а после и других держав. А отсутствие собственной политики означает сдачу всего приобретенного. Тавриду — татарам и туркам, Ингрию и Лифлянлию — шведам, хоть за последнюю вовсе безумные деньги плачены. Исключительные привилегии иноземцам при торговле, свой товар за копейки. Флот — на дрова, пушки — продать, армию — присовокупить к австрийской и не ныть, когда свои солдаты за чужие интересы гибнуть будут. Плевать. Лишь бы в европейских столицах были довольны… Отчего-то Раннэиль была уверена, что такой Россией Европа будет довольна всегда. И её, как княжну из Дома Таннарил, это нисколько не радовало.

Такая Россия и родным-то детям будет мачехой, не только альвам.

Может быть, сознание огромности цены поражения и стало для её императорского величества той нюхательной солью, что прояснила разум. Ох, и худо сейчас будет любому, кто станет на её пути.

Дверь в зал была, как и следовало ожидать, заперта изнутри, выставлен караул аж из шестерых солдат Второго Московского. Неведомо, кого ожидали увидеть караульные, но при виде императорского семейства в полном составе слегка растерялись. Велено им было стрелять в любого, кто приблизится к двери, но это был исключительный случай, и они, согласно уставу, взяли «на караул».

— Почему закрыта дверь? Открыть немедля! — сына, как и отца, тоже приводили в ярость любые препятствия.

— Никак не можно, ваше высо… ваше величество, — напомнил о себе майор Шипов. — Заперто изнутри, ключ у них.

— Приказ всем караулам — никого из дворца не выпускать. Дверь — выбить… к чёртовой бабушке!

— Слушаюсь, ваше величество.

Новое царствование, кажется, начиналось с шума и треска, достойно продолжая прежнее.

Офицер не стал морочиться с выбиванием створок. Пистолет при нём, так о чём печаль?.. Выстрел разнёс замок и до смерти перепугал всех, кто находился внутри.

Бледные до серости лица, обрамлённые модными париками. Две неравные группки господ сенаторов и причастных лиц. Та, что побольше, сгрудилась около Остермана, сохранявшего ледяное спокойствие. Группка поменьше встала наподобие караула вокруг совершенно сбитого с толку молодого Петра Алексеевича.

И — гробовое молчание. Разве что Павлуша чихнул от не до конца развеявшегося порохового дыма, да из-за окна доносился гомон недовольных гвардейцев.

— Как хорошо, что вы все здесь собрались, господа, — его старший братец разошёлся не на шутку: он был в бешенстве, хотя старался это скрывать, говорил почти спокойно. — Полагаю, лишь для того, чтобы скорбеть по поводу нашей великой утраты…и изъявить преданность мне, вашему законному императору.