Патока

Бѣлкинъ поставилъ стаканчикъ, чувствуя дрожь въ рукѣ.

− Машинкой-то быть?! Атанде, генералъ Лефранде! Вашъ покорнѣющiй слуга… Га!

Инженеръ скомкалъ и швырнулъ салфетку.

− Мерси за казенные пироги. У меня свои пироги.

Взялъ яблочную слойку, перекусилъ крѣпкими зубами и запилъ полнымъ глоткомъ − даже хрупнуло.

А томный женскiй голосъ пѣлъ:

День незамѣтно прохо-одитъ,

Скучный, томительный де-энь…

Ночка на смѣну прихо-о-дитъ,

Сонъ и лю-бо-овная лѣ-энь…

Въ столовой сгустились сумерки.

− Да-ра, а кофе? Заслушалась…

Она усмѣхнулась губкой, но Бѣлкинъ уже не видѣлъ. Онъ хотѣлъ, чтобы инженеръ говорилъ о Петровѣ.

− Коньячку или ликерчику, а? Дара, смоквы.

И, когда она подавала вазочку, Бѣлкинъ видѣлъ, какъ инженеръ опустилъ руку подъ столъ, и вазочка дрогнула.

…Ого! Пить больше не буду…

И поймалъ себя, что сидитъ развалившись и постукиваетъ каблукомъ въ тактъ пѣсенки. Оправился и уловилъ, что Дара смотритъ отъ двери.

Закрутилъ усъ.

…Какой же это Петровъ? Два Петрова… одинъ − вице-директоръ…

Въ столовой стлалась сизая пелена дыма. За окнами нависала муть раннихъ декабрьскихъ сумерокъ.

− Дара, шторы.

Она неслышно прошла и опустила шторы. Такъ же неслышно скользнула къ стѣнѣ и щелкнула контактомъ. Вспыхнуло. Бѣлкинъ почувствовалъ проясненiе, но глазамъ стало больно. Всю недѣлю спалъ онъ въ полусонъ, по волостнымъ правленiямъ, а двѣ ночи провелъ въ дорогѣ.

− Не хотите ли сельтерской? Да-ра!

У Бѣлкина качнуло передъ глазами. Онъ провелъ по лицу и пришелъ въ себя. Нѣтъ, ничего. Инженеръ куритъ и говоритъ про какую-то глюкозу. Сидѣлъ и слушалъ, стараясь не закрывать глазъ, и глядѣлъ въ лампочки. Чуть шевелились онѣ, пускали усики и расплывались въ пятна. А въ ушахъ постукивали шарики, кокали и откатывались.

…Ко-ко-ко… за-за-за… глю-ко-за… ко-ко-ко… Глюкоза… Вотъ смѣшное слово. Оно юлило, вертѣлось. Остренькое что-то было въ немъ, какъ юла, какъ шило. Глю−ко-за.

И, улыбаясь этому остренькому слову, онъ вдругъ нахмурился, замѣтивъ, какъ въ темномъ пролетѣ двѣри стоитъ Дара, вытираетъ полотенцемъ бутылку и смотритъ на него. Опять сталъ съ силой крутить усъ, точно хотѣлъ вывернуть его и встряхнуться. Чувства обострялись. Онъ различалъ всѣ мелочи − пятна на скатерти, крошку на усахъ инженера.

− Закалить энергiю, расшевелить надо!

− Мм-да… − отзывался Бѣлкинъ, стараясь укрѣпить взлядъ на радужномъ пятнышкѣ въ графинѣ.

Пятнышко заколыхалось и пропало. Бѣлкинъ понялъ, что инженеръ хочетъ налить, и оставилъ стаканъ.

− Благодарю… довольно…

И сказалъ: “довольно”.

− Только при полной мощи силъ… силъ капитала…

…Талъ-талъ-талъ… − вошло въ ухо Бѣлкину и завертѣлось.

− Уже намѣчаются перспективы…

− Конечно… Пер-спе…

Онъ такъ старался выговорить, что сломалъ. Наливалъ сельтерской и слѣдилъ, какъ бы не пролить. И пролилъ-таки. Чѣмъ-то сквернымъ пахло въ комнатѣ. Этотъ-то запахъ и мутилъ. Онъ шелъ отъ неубраннаго провансаля съ омарами, отъ сигары инженера, отъ груды окурковъ изъ пепельницы, смоченныхъ изъ рюмки. Отодвинулъ пепельницу. Запахъ стоялъ ѣдкiй, вязкiй. Было невыносимо противно. Бѣлкинъ сдѣлалъ глубокiй вздохъ, почувствовалъ выступающiй потъ и поднялся.

− Уже?

Бѣлкинъ не выпустилъ спинки стула и сказалъ нетвердо:

− Я бы на воздухъ… немножко…

− Идетъ! Заводъ смотрѣть, а?

Казалось, что инженеръ кричалъ.

…Только бы выйти… скорѣй… Зачѣмъ я такъ?..

Маленькая рука подставила ботинки. Онъ ткнулся въ рукава шубы, размахнулся и кого-то задѣлъ. Фыркнуло что-то, должно быть, проснулся сенбернаръ.

− Allons!

VI.

Вышли на воздухъ.

Уже чернѣлъ вечеръ. Въ сосновой рощицѣ не видно было отдѣльныхъ деревень. Здѣсь воздухъ былъ чистый, вольный, легкiй. Снѣжокъ похрустывалъ − хрупъ-хрупъ, должно быть, начинало морозить.

Бѣлкинъ шелъ медленно, останавливался и дышалъ. Остаться бы одному, постоять среди молчаливыхъ деревьевъ, на бѣломъ снѣгу. Слушать тишину. Нѣтъ, не совсѣмъ тишина: въ вершинкахъ позваниваетъ вѣтромъ.

Сзади тяжелымъ хрустомъ идутъ шаги.

− Га! Лѣсокъ-то каковъ!

И такъ захотѣлось въ сани, въ тѣ утрешнiя сани, на сѣнную подстилку. Упасть и катить, катить, катить… по ухабамъ, въ падающей ночи.

…И-эхъ, ми-ла-ай!..

Пыхтѣло впереди вздохами − всхлипыванья какiя-то.

− Слышите, патока кипитъ… Баллоны открыты.

Изъ-за чернаго угла сарая выдвинулись впереди, на высотѣ, тусклые огни. А ближе, внизу, въ мутныхъ фонаряхъ, проступало черное жерло завода. Въ тускломъ свѣтѣ стояли вокругъ чановъ лохматыя фигуры и длинными веслами мѣшали, мѣшали, мѣшали, точно варили таинственное зелье.

…Все мѣшаютъ…

Хмурое утро далеко отодвинулось за этотъ короткiй декабрьскiй день.

Инженеръ остановился.

Бабы, сверкающiе при огнѣ матовымъ блескомъ сахарной слюны, мѣшали точно такъ же, какъ тогда, давно, утромъ. Что-то ежившееся черненькое сидѣло на чурбашкѣ подъ фонаремъ и казалось недвижной черной собачкой въ картузикѣ козырькомъ.

− Ты кто такой? − спросилъ инженеръ, шутливо потопывая ногой.

Черненькое прижалось къ стѣнѣ и не издало ни звука.

− Мой это… помогать ходитъ… − смѣшкомъ отозвался бабiй голосъ.