Патологоанатом. Истории из морга

Мозг выглядит… скромно и непритязательно. Глядя на него, трудно поверить, что в нем содержится около ста миллиардов нейронов, и что именно он является источником нашей личности, нашей памяти – короче, нашего «я». Розовый и блестящий мозг – очень радостный орган. Он еще и очень нежный орган, и поэтому я придерживаю его рукой, отсекая черепные нервы у основания черепа. После этого я погружаю скальпель ниже, к большому затылочному отверстию – отверстию, через которое головной мозг продолжается в спинной – и рассекаю спинной мозг на уровне отверстия. Потом я смещаю мозг немного влево, чтобы рассечь соединительнотканный листок – намет мозжечка – соединяющий мозг с черепом, а затем повторяю ту же манипуляцию, но с другой стороны. Теперь от связи с черепом освобожден и мозжечок, небольшая часть мозга, находящаяся в его нижней части. Я кладу извлеченный мозг на чашу весов. В процессе патологоанатомического исследования взвешивают все органы, но делает это патологоанатом, извлекая органы из блоков. Мозг, однако, взвешиваю я. Я записываю: «1349 г». Это средний вес мозга – обычно он весит от 1300 до 1500 граммов. Я кладу мозг на стол и вижу, как он начинает, теряя свои исходные очертания, расплываться в стороны.

Я чувствовала, что и мой мозг, правда, в голове, тоже становился плоским и расплывался. Но думаю, что это не было моей предрасположенностью, просто сказывалось действие лекарств. Но я была рада, что днем буду предсказуемо чувствовать себя абсолютно равнодушной. Было две вещи, которые могли сделать мою работу невыносимо трудной. Во-первых, в любой момент мог появиться Себастьян. Все мои коллеги вели себя так, словно ничего не произошло, словно меня не было на работе, потому что я болела каким-нибудь гриппом. Во-вторых, я была должна исполнять свои обязанности и хоронить детей. Они были везде – эти мертвые дети. Я стала замечать их по вполне очевидной причине: я сама вошла в статистику. Но чувства мои отупели благодаря антидепрессантам. Не знаю, как бы я себя чувствовала, если бы не принимала их. Каждый день мне хотелось только одного – пойти на работу, исполнить свои обязанности и вернуться домой. Я стала похожа на зомби. Каждый вечер, в шесть часов, я принимала снотворное, засыпала и просыпалась в пять утра, шла на работу и, как зомби, делала то, что мне было положено делать. Я была функциональным, прилежным зомби. Короче, я была хорошим зомби.

Думаю, именно поэтому я была так сильно фиксирована на мозге.

Профессор отвлек меня от этих мыслей, когда начал разрезать мозг на тонкие ломтики с помощью очень острого мозгового ножа. С каждым новым разрезом мозг все больше уплощался, превратившись, наконец, в бесформенную желеобразную массу. Профессор не нашел в мозгу ничего необычного. Это было типично для таких случаев высокого риска, как тот, с которым мы сейчас имели дело. Эта женщина была внутривенной наркоманкой, а так как для инъекций она пользовался иглами, то существовала высокая вероятность заражения ВИЧ. Было подозрение, что больная умерла от передозировки наркотика, но мы могли это лишь подозревать до получения ответа «из токсикологии». Поэтому я знала, что сейчас скажет профессор и заранее приготовила шприц.

– Карла, нам понадобится стекловидное тело, – подтвердил мое предчувствие Сен-Клер, снимая латексные перчатки и бросая их в таз. Потом он сел за стол и принялся писать протокол исследования.

Многие техники ненавидят процедуру взятия образца стекловидного тела глаза, но я очень люблю эту процедуру, которая требует большой точности действий. С шприцем в руке я обошла стол, чтобы встать лицом к лицу трупа. Глядя в сморщенное лицо этой мертвой женщины, я была поражены нашим сходством; тот же стоический фасад, искаженный слезами по возвращении домой, когда вдруг осознаешь, что потеряла в жизни не одну, а две важных вещи.