Патологоанатом. Истории из морга

Медицинское сообщество впало в панику, когда истории такого рода распространились, как лесной пожар. После того, как Шарлотта Корде была гильотинирована за убийство в ванне революционера Жана Поля Марата, палач поднял ее отрубленную голову за волосы и дал ей пощечину. Свидетели утверждали, что щеки вспыхнули, а лицо исказилось от негодования. (Думаю, что я бы тоже возмутилась, если бы меня казнили, а вишенкой на торте стала бы еще и оплеуха). Согласно другой легенде, когда после казни головы двух депутатов Национального Собрания, бывших непримиримыми политическими соперниками, положили в один мешок, одна голова так вцепилась зубами в другую, что их не могли разъединить.

Конечно, это верно, что мозг может извлекать кислород из оставшейся в нем крови в течение, приблизительно, двенадцати секунд, но это все же отнюдь не означает, что в течение всего этого времени мозг сохраняет способность к связному мышлению и находится в сознании. В попытках ответить на этот вопрос было проведено множество жестоких опытов на животных и на приговоренных к смерти преступниках, но не было получено никаких доказательств, что одна отрубленная голова может укусить другую. В настоящее время ученые считают, что резкое падение давления в сосудах головного мозга приводит к мгновенной остановке кровообращения, и потеря сознания происходит в течение нескольких секунд. Надо надеяться, что несколько секунд – это достаточно быстро…

Мне было небезынтересно узнать, что невинный аттракцион восковых фигур мадам Тюссо стал следствием массовых казней во Франции конца восемнадцатого века. В девяностые годы того столетия средства массовой информации были еще не столь вездесущими, и простой народ просто не знал, как выглядит аристократия, в отличие от нашего времени, когда знаменитости и звезды днюют и ночуют на телевидении. Талантливая Мари Тюссо, сама избежав смерти на гильотине (благодаря своим художественным талантам), стала выполнять поручение новой власти – она собирала головы казненных и делала посмертные маски, которые потом и использовала для изготовления восковых моделей. В конце концов, она бежала из Франции, захватив с собой эти восковые модели, и открыла передвижной музей, который затем получил постоянный адрес в известном теперь доме на Бейкер-стрит.

Но не только посмертные маски и восковые копии были предметами обихода; из истории известно, что такими предметами часто становились и сами головы. Например, капала, ритуальная тибетская чаша, сделанная из украшенного свода человеческого черепа. Можно вспомнить и обычай индейцев Амазонки делать засушенные человеческие головы. Весьма сомнительный промысел процветал и в Новой Зеландии в начале девятнадцатого века, когда туда вторглись европейцы. В те времена среди местных племен маори процветало искусство татуировки. Члены многих племен – мужчины и женщины – наносили себе на лицо узоры, которые назывались моко. Эти татуировки служили отличительными знаками положения человека в племени. Сохранение голов после смерти было частью маорийского посмертного ритуала. Из головы извлекали мозг и глаза, запечатывали все естественные отверстия, голову варили, потом коптили и выставляли сушить на солнце. В результате получалась мумифицированная голова с прекрасно сохранившимся моко. Эти головы, мокомокаи, бережно хранили для торжественных случаев, а европейцы, впервые столкнувшиеся с этим милым обычаем, принялись менять свои кремневые ружья на мокомокаи. Очень скоро эти предметы, благодаря своей диковатой красоте стали украшать интерьеры домов путешественников и моряков, вернувшихся из Новой Зеландии. После того, как запас мокомокаи истощился, их пришлось создавать для торговых целей. К несчастью для многих маорийских рабов это был единственный способ получить почетную татуировку. Им наносили на лицо моко, давали ранам зажить, а потом быстренько отрубали голову и обрабатывали описанным выше способом, чтобы продать ни о чем не подозревавшим коллекционерам.

Любопытный диалог приводит Фредерик Мейнинг в своей книге «Старая Новая Зеландия». Ему однажды показалось, что он наткнулся на группу маори, которые, казалось, приветливо кивали ему головами. Оказалось, однако, что это были мокомокаи, нанизанные на шесты, завернутые в пеструю ткань и качавшиеся на ветру. Поняв это, он вдруг услышал раздавшийся за его спиной голос:

– Глядите на бошки, сэр?

– Да, – ответил я, обернувшись, пожалуй, с несколько излишней быстротой.

– Бошки теперь увидишь нечасто, – говорит он.

– Да, я тоже так думаю, – отвечаю я.

– Давно уже у нас не было бошек, – говорит он.

– Вот досада! – отвечаю я.

– Одна башка совсем поломалась, – говорит он.

– Мне кажется, что они и все-то не очень, – отвечаю я.

– Не, не, только одна, – говорит он. – Черепок расколот, и за нее теперь ничего не получишь.

– О, убийство! Теперь понимаю, – отвечаю я.

– Бошек стало совсем мало, – говорит он, сокрушенно качая своей «башкой».

– А-а, – отвечаю я.

– Недавно сделали моко одному рабу, – говорит он, – но подлец сбежал вместе с моко.

– Что? – переспрашиваю я.