Патриарх Никон

В подтверждение того, что разрыв дружеских отношений Алексея Михайловича с Никоном произошел именно вследствие того, что они являлись представителями двух соперничающих начал – теократического и монархического, – приводим отрывок из письма Никона Дионисию, патриарху Константинопольскому: “У Его Царского Величества составлена книга (“Уложение”), противная Евангелию и правилам св. апостолов и св. отцов; по ней судят, ее почитают выше Евангелия Христова. В той книге указано судить духовных архиереев и их стряпчих, детей боярских, крестьян, архимандритов, и игуменов, и монахов, монастырских слуг, и крестьян, и попов, и церковных причетников в монастырских приказах мирским людям, где духовного чина нет больше. Много и других пребеззаконий в этой книге! Мы об этой проклятой книге много раз говорили Его Царскому Величеству, но за это я терпел уничижение и много раз меня хотели убить. Царь был прежде благоговей и милостив, во всем искал Божьих заповедей и тогда милостью Божиею и нашим благословением победил Литву. С тех пор он начал гордиться и возвышаться, а мы ему говорили: перестань! Он же в архиерейские дела начал вступаться, судами нашими овладел: сам ли собою он так захотел поступать, или же злые люди его изменили? Он уподобился Ровоаму, царю израильскому, который отложил совет старых мужей и слушал совета тех, которые с ним воспитывались”.

Кроме чисто принципиальной вражды, сюда присоединились интриги и сплетни тех людей, которые окружали царя и, что, очень естественно в данном случае, льнули и тяготели к монархизму, так как он давал им больше индивидуальной свободы, чем теократизм, представителем которого являлся беспощадный и прямолинейный монах-мордвин. Обладая гибким и льстивым языком, боярство и родовая знать не могли простить патриарху его происхождения, они ненавидели его за то, что он оттер их от царя до такой степени, что этот самый царь заставил их в ноги кланяться мужику-монаху и умолять его принять патриарший сан; эта-то ненависть и сделала их еще более речистыми. Оскорбленное самолюбие мелких в нравственном смысле людей не нашло другого оружия, как сплетни, и поэтому языки мужские и женские деятельно заработали в Москве. На патриарха сплетни сыпались градом: он-де хочет уничтожить православие, он хочет провозгласить себя папою, он ни во что не ставит царскую волю, он корыстолюбив, он убийца, он состоял в любовной связи с царевною Татьяною Михайловною, – и еще масса всякого вздора, разжигавшего страсти и усиливавшего вражду. Взгляд Никона на окружающих царя был приведен выше: “Их дело повиноваться властям, а не умствовать”, – поэтому понятно, как негодовал он, видя, что царь охотно выслушивает умствующих и видимо уклоняется от тех сердечных отношений, которые были между ними раньше. Бояре и придворные долго сдерживались и таили в себе вражду против патриарха, сознавая, что с царем, добродушным в обращении и нерешительным в поступках, ничего все-таки не поделаешь, но раз они почувствовали перемену в обращении “тишайшего” с патриархом, то, вполне естественно, принялись усердно поддерживать и раздувать враждебное настроение, не сознавая, быть может, причины, вызвавшей охлаждение между Алексеем Михайловичем и Никоном.