Патриарх Никон

   — Не говорю я это, а кровавые слёзы лью, как вспомню, что будет с ним и с царством, коль я умру. Кругом враги: шведы, ливонцы, поляки, татары, — да нас растерзают на части. А тут Михаил беспотомственен. Бога ты не боишься: ему уж скоро третий десяток пойдёт, и не женат... Посылали мы к королям датскому и шведскому взять оттуда невесту, да поляки губят дело. Мы-де варвары, людоеды, а жёны наши-де пьяницы.

   — Нужно взять чужеземку, своих не хочу. Наши холопки... презренная тварь... сволочь...

   — Иноземки веры не хотят нашей принять; так возьми себе в невестки Хлопову, царь Михаил говорил: она ему-де сердечна, убеждал патриарх.

   — Да мне не по сердцу. Коли затеешь сватовство — благословения не дам.

   — Прошу, умоляю тебя, царица, — и патриарх поцеловал у неё руку.

   — Понимаю теперь всё... всё так ясно; тебе Хлопова Машка дорога... очень дорога... Отписывал ты грамоту из пленения; взять Машку ко дворцу как царскую невесту, Хлоповы-де в Тушине были верными мне слугами и в болезни моей жена Ивана, Ирина, ходила за мною, как за братом, а дочь её Марья радовала мои очи, и вспоминал я дочь мою дорогую Татьяну... Так описывал ты, а теперь хочешь, чтобы дочь полюбовницы твоей была моей невесткой... Николи... скорее смерть, чем грех такой...

   — Царица, гнев безумен, опомнись, что говоришь ты. Ирина давно умерла, и не черни её памяти без причины — это грех великий. Но коли ты сказала уж такое слово, так не быть ей моею дорогою дочерью, не быть ей царицей... А сына всё женить надоть. У князя Владимира Долгорукова дочь Марья; люди бают, она умна, хороша, богобоязненна, да и именитого она рода.

   — Не будет она женою моего сына, — князь Владимир враг моему роду, — вспылила царица-инокиня.

   — Полно дурить, — рассердился патриарх, — твой род не царский дом; дом этот — дом Романовых, и коли Долгорукие князьи этого дома, так ты со своим-то не суйся.

   — Не дам благословения, — упорствовала инокиня.

   — Нет, дашь!— вскочив с места, воскликнул патриарх, весь дрожа от гнева. — Вступлю я в права мужа и патриарха, не спросясь царя, возьму тебя в пытку и всех твоих бояр. Повинитесь вы тогда во всех своих неправдах, кознях, крамолах и воровствах, и тогда — горе вам! И Грамотин и многие иные всплывут наружу, и будет казнь вам так страшна, что сам царь Иван Грозный с Малютой да Вяземским дрогнут в гробу. Завтра, инокиня, приедет к тебе сын твой, царь Михаил, и уповаю, ты дашь ему своё благословение. Клянись перед иконой.

Во всё время этой речи царица бледнела и трепетала, и когда патриарх кончил, она упала на колени и произнесла:

   — Клянусь!.. Ладно...

Филарет посмотрел на неё с минуту сурово, потом тихо и величественно вышел из её келии.

   — Не судьба моему сыну Хлопова, — вздохнул он, садясь в колымагу.

VIII ПЕРЕЕЗД ОТЦА НИКИТЫ В МОСКВУ

С отъездом боярина Шереметьева в Москву страшное предчувствие овладело и Хлоповой, и отцом Никитою, и его женою. Злодейка, о которой говорила цыганка, не выходила у первой из головы, и она смущала ею своих друзей. Священник сколько мог утешал и успокаивал её, но вскоре была получена воеводою грамота — удвоить кормы бывшей царской невесты, без всяких дальнейших пояснений причин.

Друзья её поняли, что это начало царской милости и что впереди остальное; но проходит ещё один томительный месяц, и из Москвы нет никаких вестей.

Хлопова просто изнывает. Поговорили между собою её друзья и отец Никита вновь пускается в путь: второй нижегородский воевода едет туда по делам своим и берёт его с собою. Приехав в Москву, священник останавливается в каком-то подворье и идёт к Нефёду Козьмичу.

Нефёд встречает его радостно, обнимает и целует, но когда тот нетерпеливо спрашивает его, как решена судьба Хлоповой, Нефёд смущённо садится и говорит:

   — Патриарх сказал «не судьба»! Царица-де мать не дала благословения за ссылку Салтыковых.

   — И что же дальше?

   — Царь обручён с княжной Марьей Владимировной Долгорукой, и я, увы и ах[5], должен в церкви при венчании держать фонарь — вот всё, что могу передать. Патриарх сам и огорчён, и озлоблен: сходи к нему, он рад будет тебя видеть.

С этими словами священник простился с Нефёдом Козьмичом и ушёл.

Неделю спустя отец Никита сидел уже в Нижнем со своею женою, в своём домике.

Он только что возвратился из Москвы, и супруги толковали, как предупредить Хлопову о постигшем её несчастии.

Слёзы лились у них из глаз; но вот обрадовала его жена: она почувствовала ребёнка, она — мать...

В этот миг вошла к ним Марья Ивановна. Увидав священника, у неё замерло сердце; по условию, он должен был из Москвы прямо заехать к ней.

   — Говори скорей, отец Никита, что царь, — произнесла она, задыхаясь и опускаясь на ближайший стул.

Прасковья Васильевна бросилась к ней и, обнимая и целуя её, со слезами произнесла:

   — Не судьба, видно, твоя царь...

   — Кто ж мешает моему счастию?

   — Не патриарх и не царь...

   — Догадываюсь... царица...

   — Да, царица...

   — Недаром, хотя она меня миловала, а сердце моё не лежало к ней. Царь женится?

   — Женится, на Долгорукой, княжне Марье Владимировне.