Патриарх Никон

В секунду все боярыни окаменели, но повелительный жест и вид патриарха заставил их обратиться в бегство.

Патриарх и царь очутились в опочивальне царицы.

Опочивальня была устлана коврами, по углам множество образов в драгоценных ризах, комната заставлена стульями, топчанами и низенькими татарскими столами в виде табуреток с перламутровою инкрустацией. Массивная кровать с перинами и множество подушек высились посреди опочивальни. На одном из столиков виднелся драгоценный золотой рукомойник и такая же чашка.

В комнате было несколько женщин-боярынь, боярская-боярыня, постельничья и несколько других.

Царица была на ногах, а не в постели и одета, как обыкновенно она одевалась в будни, т.е. на ней был из толстой парчовой материи сарафан, а поверх него расписная кофта.

Глаза её горели лихорадочным огнём, чудные тёмно-русые её кудри немного выглядывали из-за парчового платка, украшавшего её голову; лицо горело, а глаза немного впали. Увидя царя и патриарха, она сделала шаг вперёд, упала на колени и закричала:

   — Спасите... спасите... никто не хочет мне помочь... Лекарство врачей противно... омерзительно... оно ещё хуже жжёт мне внутренность, а боярыни вливают его мне насильно в рот... Прошу воздуха, света... прошу, чтобы меня пустили домой, к родителям... не пущают... Прошу, допустите моего соколика... моего мужа... хочу проститься, не пущают... А все-то боярыни так и лезут из другой комнаты: дескать, царица их умирает, подели при жизни своё добро... Где тут делить, коли всё нутро горит и печёт огнём...

   — Идите прочь отсюда, людоеды, и ждите в передней! — крикнул патриарх.

Боярыни удалились поспешно.

Филарет поднял стоявшую на коленях и рыдавшую царицу.

   — Что тебе, дочь моя? — говорил он нежно. — Какая лихая беда тебе приключилась?

   — Сама не знаю, святой отец... Вот уже второй день... схватило что нутро... жжёт, печёт.

   — Не дал ли кто тебе зелье какое ни на есть? Не имеешь на кого сумления?

   — Ни на кого, — только прошу льду... льду дайте... проглочу, быть может, не так жечь будет...

   — Льду! — крикнул бледный и дрожащий царь, взглянув в дверь передней. Потом он подошёл к царице и обнял её; она повисла у него на шее.

   — Давно... давно бы так... и легче мне как будто при тебе... и не так страшно... да и умирать легче будет... Не оставляй... не оставляй меня, соколик.

   — Мыс тобою останемся... с тобою... не покину я тебя, голубку мою, — успокаивал её царь.

   — Не желаешь ли исповедоваться и приобщиться? — спросил патриарх. — Может быть, получишь облегчение от благодати Божьей.

   — Желаю... желаю... только прежде льду... льду давайте...

Одна из боярынь принесли на тарелке лёд в кусочках и ушла.

Царица стала глотать жадно лёд.

   — Как будто легче, — произнесла она тихо, — только силы оставляют меня... Священника... Тоже хочу проститься с царевной Татьяной Фёдоровной да с родителями моими. Пошлите, пошлите поскорей... да моего духовника не хочу, он прежде всё порасспросит, потом идёт к царице-инокине и наговорит... Дайте другого, да только не его...

Патриарх вышел распорядиться, а царь остался с женой. Он хотел поцеловать её в губы.

   — Что ты делаешь? — крикнула она, отталкивая его. — Коли во мне зелье, то и ты отравишься. Лучше пущай я одна умру за любовь мою к тебе. Не знаешь ты, мой царь, мой соколик, мой муж, как любит тебя твоя Маша, и жаль мне так молоду умереть, но ещё жальче — умрёт со мною и дитя наше... А я его уже так горячо люблю... так люблю... как будто оно на руках у меня... улыбается ко мне... и ручки протягивает... Миша! — крикнула она, обняв его горячо и целуя его щёку, — в первый раз я тебя, царь, осмеливаюсь так назвать и прошу позволить тебя называть так до кончины моей! Ты не казнишь меня, итак меня уж казнили за любовь мою. А Мишей я тебя называла всегда в моих думах, и коли б родился сын, и его назвала бы Мишей... Да, Миша, никто на свете так не любил тебя и не будет любить, как я... Ведь мои-то думы и помышления все были о тебе.

В это время возвратился патриарх с отцом Никитой.

Высокий рост, тёмно-карие умные глаза, красивая бородка и представительный, добродушный вид отца Никиты произвели приятное впечатление на царицу.

   — Благодарствую, — сказала она.

Царь и патриарх удалились.

Царица поглядела с минуту на отца Никиту, потом опустилась на колени перед иконами и стала тихо шептать молитвы, потом священник накинул на голову её эпитрахиль и начал с нею духовную беседу...

Царь и патриарх удалились в опочивальню царя и приказали, когда исповедь и причастие окончатся, велеть священнику прийти к ним.

Оба были очень встревожены, а потому у них разговор не клеился.

Раздались вдруг поспешные шаги и вбежал священник.

   — Царица умирает! — крикнул он.

Патриарх и царь бросились в опочивальню царицы: они застали её в агонии на одном из топчанов. Вокруг неё толкались уже боярыни — они укладывали её в кровать.

Несколько минут спустя она, как мраморная, лежала уж в постели, и чрез некоторое время лицо её начало покрываться чёрными пятнами.

Царь и патриарх в различных углах неутешно рыдали...