Патриарх Никон

Усопшую выставили на несколько дней на поклонение народа в приёмной грановитой, потом в Успенском соборе и похоронили.

Всё это было роскошно, пышно и трогательно, но царицу этим не воскресили.

После похорон и поминального обеда патриарх потребовал к себе отца Никиту.

   — Я так огорчён и убит смертью царицы, — сказал он, — что потерял голову и не имел даже времени порасспросить тебя, что говорила она тебе на исповеди.

Отец Никита прослезился и произнёс с волнением:

   — Это был ангел... и царь, и ты лишились его. Она говорила мне о любви своей к царю и к вам, святейший отец... Говорила, как благодарна вам, хотя она никогда об этом вам не высказывала. Скорбела, что с нею умирает и дитя её во чреве. Говорила она о своих грехах, но грехи у неё ангельские. Простила она свою убийцу... и молилась за неё.

   — Убийцу! — вздрогнул патриарх. — И произнесла она имя убийцы? — прошептал он, сжав кулаки.

   — После долгого увещевания произнесла, для того чтобы я молился о ней.

   — И кто убийца?

Отец Никита медлил.

   — Говори, кто убийца, или под пыткой скажешь! — крикнул патриарх.

   — Не боюсь я пытки; щажу твоё и царя сердце.

   — Говори, коль я был бы убийцей, то и меня не жалей... не щади... говори правду... как и где ей дали зелья?

   — В Вознесенском монастыре.

   — У царицы-инокини? Боже, я предчувствовал... Как же это было?

   — Был праздник; почившая царица заехала к царице-инокине, захотелось ей пить, и инокиня повела её в свою опочивальню и налила ей квасу в золотую чару... Та выпила, и по дороге она почувствовала что-то неладно... потом хуже и хуже...

   — И почившая думала...

   — Что царица-инокиня дала ей...

   — Что, говори?

   — Зелья, от которого она умерла.

   — Убийца... инокиня... царица-мать, — как безумный ходил по комнате и, потирая лоб, твердил патриарх. — Невероятно... как будто сон... Слушай, — остановился он пред священником, — и ты будешь свидетельствовать и под пыткой?

   — Хоша жгите.

   — Нет, не годится, ты клянись лучше, что никому, никому не скажешь, — это убьёт царя; да и народ что скажет? в царском-де доме друг друга заедают, убивают, точно звери лютые. Нет, не говори никому, а коли скажешь кому ни на есть, то нет пытки, нет казни, которая не постигла бы тебя. Помни: тогда лишь смей произнести имя убийцы, коли я тебе прикажу. Теперь ступай с миром, спасибо за верность и правду. Но повторю снова: помни, что и во сне нельзя проговориться, не спи ни с кем даже в одной комнате и знай, что и стены имеют уши... Клянись, что это сделаешь?

   — Клянусь.

   — Теперь ступай и знай — милость моя тебе на век.

Когда священник удалился, Филарет бросился вон из маленькой своей комнаты и заходил быстрыми шагами по своим обширным палатам; он просто задыхался от волнения.

Множество мыслей мелькали у него в голове, и вдруг, остановившись, он крикнул окольничего Стрешнева.

Окольничий ждал всегда его приказаний в передней.

Лукьян Стрешнев тотчас явился на зов владыки.

   — Лукьян, — сказал он, — несколько раз я хотел спросить, как зовут твою дочь?

   — У меня две.

   — Да ту, знаешь, когда я был у тебя в последний раз... такая нежненькая, белая, с тёмно-синими глазами... с ямочками на щеках... ты ещё подводил её под моё благословение.

   — Авдотья, — обрадовался Стрешнев, что владыка обратил внимание на его дочь.

   — Евдокия, — поправил его Филарет и продолжал лихорадочно: — Тотчас беги домой... окружи её близкими родственниками... не дай её извести...

   — Святейший патриарх, ты пугаешь меня... Разве семье моей грозит опасность или — ей?

   — Беги, говорю тебе, тотчас... береги её... ты головой отвечаешь за единый её волос... и ко мне не показывайся... дома сиди и береги свою дочь, пока я не позову тебя... Слушайся же, коли я приказываю.

Стрешнев побежал опрометью домой и по дороге думал:

   — Уж не испорчен и не рехнулся ли святейший? Но как сказать жене о приказании патриарха?

Он заблагорассудил лучше заболеть, лечь в кровать и под предлогом, что ему скучно и чтобы дочь за ним ухаживала, он задержал её близ себя, в своей опочивальне, а вечером, отпуская от себя, он просил, чтобы жена брала её на ночь с собою в кровать.

Прошло между тем сорок дней траура, который тогда существовал при дворе на случай смерти царя или царицы. Отслужены были панихиды по умершей и после поминального обеда патриарх поехал навестить царицу-инокиню в Вознесенский монастырь.

Царица после смерти её невестки Марьи Владимировны или прикинулась, или была в действительности больна, но встретила она мужа кряхтя, охая и жалуясь на разные недуги.

Патриарх выслушал это снисходительно, но с нетерпением. Когда же она кончила, он обратился к ней:

   — Царица, ты всё говоришь о болести телесной, а о душевной не упоминаешь: разве не болеет твоя душа, что Бог прибрал нашего ангела Марью Владимировну?

   — То воля Божья, — вздохнула инокиня, подняв вверх глаза.

   — Воля-то воля Божья, но разве не скорбит твоя душа, что ангела не стало, что царь Михаил вновь без жены, да и без потомства?

   — Жён не стать искать: их много на свете, а вот матерь едина, — бросила ему шпильку инокиня.

   — Так нужно искать ему жену и ищи, — произнёс сдержанно патриарх.