Патриарх Никон

   — Слушай, — схватил её за руку Морозов, — пойдём со мною; я знаю, как добраться до матушки!

И, спустившись в отверстие, они потайными ходами добрались до внутренней стены подклети.

Узкое оконце, прорубленное в стене для воздуха, проходило в помещение, где сидели узницы.

   — Матушка, — внятно, но тихо сказал в оконце Иван.

   — Мы здесь, сынок, — послышался голос Федосии Прокопьевны.

   — Я по тебе, родительница, скорблю и плачу!

   — Не тоскуй, сынок: мы страждем за православную веру.

   — Терпите, миленькие, терпите, — отозвалась Мелания. — Царь небесный воздаст вам за ваши страдания.

   — Я выломаю для вас выход, бегите, — порывисто говорил Иван, — вас скроют...

   — Мы останемся здесь, — печально ответила Морозова, — что нам суждено, того избегать мы не должны. Прощай, сынок, — прошептала боярыня...

XIX

Прошло два дня. Морозова и Урусова по-прежнему сидели в подклети.

К ним никого не пускали, пищу доставляли им стрельцы два раза в день.

Иван Глебыч побоялся лично обратиться с просьбою к государю, но пошёл к своему дяде князю Петру Урусову и стал просить его помочь чем-нибудь заключённым.

Спасти жену ему, как собеседнику царской думы, вовсе не стоило труда, даже при больших её проступках; но он явно этого не хотел.

Его нелюбовь к Евдокии Прокопьевне сказывалась его попустительством; она никогда бы не решилась без его воли на что-либо подобное.

Некоторые современники думали, что он также сам тайно придерживался раскола, и только, не желая терять своё видное место при дворе, не обнаруживал явно своих убеждений.

Урусова несколько смущала участь его детей, оставшихся без матери, но и эта мысль недолго беспокоила его, и он твёрдо решил представить княгиню своей участи.

Молодой боярин высказал свою просьбу, но дядя нахмурил сурово брови и решительно произнёс:

   — Не могу просить я царя за недостойных.

Иван Глебыч увидел, что Урусова ничем не уговорить, и хотел было уже отправиться домой, как вдруг дядя остановил его.

   — Послушай, племянник, хочу с тобою о деле говорить...

Морозов ожидал, что скажет ему князь.

   — Ты, парень, теперь на возрасте; чем у мамушек-то в светлице сидеть, женился бы лучше, право...

Такое неожиданное предложение изумило юношу.

   — Статочное ли дело, дяденька, ты говоришь: матушке беда предстоит неминучая, а мне жениться советуешь.

Урусов смягчился.

   — Ну, чего, племянничек, ноешь. Царь милостив: подержат, поучат твою мать и мою жену и отпустят. Что им с бабами ватажиться!

   — Так ты таки думаешь, что отпустят матушку?

   — А то как же? Непременно отпустят, — старался успокоить племянника Урусов, — а женишься, царь ещё скорее твою мать простит.

   — Ой, так ли? — нерешительно спросил Морозов.

   — Иначе быть не может.

   — Кого же мне, дядя, сватать надумал? — загорелось любопытство у Ивана Глебыча.

   — Что, узнать захотелось? — лукаво подмигнув глазом, снова сказал князь. — Изволь, скажу. Пронского, князя Ивана Петровича, дочку Аксинью, чай, видел когда?

Молодой человек покраснел.

   — Видал раз-другой в церкви, — застенчиво проговорил он.

   — Аль, по душе она тебе пришлась, что покраснел, как красная девица? Ну, говори!

   — Пришлася по душе, — еле слышно прошептал Морозов.

   — Вот молодец, давно бы так сказал, а то всё ноешь о матери да о тётке... Так я потолкую с князем Иваном.

Урусов понимал, что сейчас, когда Морозова находится под опалою государя и даже взята под стражу, едва ли можно надеяться, что такие люди, как князья Пронские, согласятся выдать свою дочь за сына опальной вдовы.

Но его уловка удалась: Морозов поверил и ушёл успокоенный.

Урусов задумчиво поглядел ему вслед...

В тот же день к заключённым явился думный дьяк Илларион Иванов.

Заслышав его грубый голос, Морозова истово перекрестилась и спокойно заметила сестре:

   — Приближаются наши мучители.

   — Ну, матушка-боярыня, — насмешливо спросил дьяк Морозову, — прошёл ли твой недуг? На ногах стоять поди теперь можешь?

Морозова молчала.

   — Спокойно у вас здесь: ни забот, ни шума, безо всякого лекаря поправиться можно, — продолжал Иванов.

   — Эй, вы, — крикнул он стрельцам, — распутайте ножки боярские.

Стрельцы поспешили снять с ног Морозовой цепи.

   — Вставай, вдова честная! Отдохнула, пойдём с нами!

Морозова безучастно взглянула на говорившего и промолвила:

   — Не могу идти, ноги болят.

   — За старую песню принялась, боярыня! Что ж, потешим твою милость, снесём.

И дьяк велел подать «сукна», то есть носилки.

Прислуга подала их.

   — Ну, сажайте честную боярыню и в путь! Морозова быстро была посажена, и её понесли.

   — Ну, а ты, княгиня, — обратился он к Урусовой, — не передумала? Како веруешь?

Авдотья Прокопьевна отрицательно покачнула головой.

   — Ин, будет так, а то про тебя вышел приказ: пустить тебя на волю, коли ты от ереси своей откажешься.

   — От своей веры никогда не откажусь, — решительно проговорила Урусова.

   — Как знаешь, пойдём тогда вместе.

Княгиня готова была уклониться идти пешком, говоря, что у ней также болят ноги, но Иванов не обратил на это никакого внимания и, сняв с неё цепи, велел ей идти за Морозовой пешком.

Путь был неблизок.

Сестёр вели в Чудов монастырь.