Патриарх Никон

Дровни, скрипя на повороте полозьями, выкатились на узкую улицу.

Обе сестры не скрывали своих лиц и смело глядели на народ. Морозова, высоко подымая персты правой руки, сложенные по-староверски, и звеня цепями, громко говорила:

   — Тако надлежит креститися!

   — Ой, да никак это самое боярыню повезли! — раздались голоса среди толпы. — Бедная! Как страждет ради веры истинной, православной!

XXI

Вызов молодого Морозова во дворец никак не был связан с князем Петром. Князь Урусов и не заикнулся царю о племяннике.

   — Жалко мне сына моего верного слуги Глеба Морозова, — сказал Алексей Михайлович боярину Матвееву, — почто погибать ему ради безумств его матери? Приближу к себе, а там за годами може и на воеводство куда-нибудь ушлю, ежли разум выкажет!

Царь задумался.

«Кто знает, может быть, на меня глядя, и эта гордыня кичливая образумится», — подумал он о Федосье Прокопьевне.

В те времена по дворцовому этикету царю оказывали особенный почёт.

Приезжавшие подходили ко дворцу пешком, оставляя лошадей и экипажи довольно далеко от входа. Многие из простых малочиновных людей, ещё издали завидя царское обиталище, снимали шапки и, таким способом «воздаючи честь государю», проходили мимо.

Особенно строго воспрещалось проезжать под каменной преградой, где находились царские переходы.

«С площади никого не пущать, о том караульщикам приказать накрепко», — гласили тогдашние приказы. — «Переходы с дворца на Троицкое подворье запереть и никого в те двери и на переходы без государского шествия и без именного указа не пропущать, но тот приказ с великим подкреплением детям боярским, истопникам и сторожам, которые стоят в том месте и у светлишной лестницы. Дворовых людей, как их позовут в «верх», за столовым и вечерним кушаньем к царице и царевнам пропущать на светлишную и на каменную лестницы за все преграды»...

И, несмотря на всю строгость указов, государь высказал своё желание, чтобы парадный поезд с молодым Морозовым остановился у этих переходов, а дровни с самой боярыней и её сестрою были провезены под ними.

Алексей Михайлович желал сам лично посмотреть на униженную Морозову, хотел, чтобы она почувствовала стыд и раскаяние, когда её с великим бесчестием провезут по тем улицам, где ещё недавно она ездила с превеликою честью!

Не скоро оба поезда, парадный с Иваном Глебовичем, да позорные дровни с униженною его матерью, добрались до дворца.

Как только разошёлся слух по Москве, что «добрую боярыню для ради её твёрдого стояния за древнее благочестие» с позором повезут по улицам, громадная толпа народа теснилась вокруг её дровней, выражая ей своё соболезнование и участие. Бесчестие боярыни Морозовой и её сёстры доставило укреплявшемуся расколу ещё более приверженцев. Никогда фанатическая брань Аввакума или его сотрудников не привлекала столько поборников и радетелей к двуперстому перстосложению, к сугубой аллилуие и прочим разностям необразованных последователей раскола.

Преследование Морозовой было ошибкою со стороны царя.

Наконец, морозовская карета приблизилась к Кремлю; невдалеке за нею тащились дровни с узницами.

   — Скажи позадержать маленько дровни-то! — приказал Алексей Михайлович.

Из подъехавшей к переходам дворца кареты вышел, ведомый под руку слугою, молодой Морозов.

Он робко огляделся вокруг и, предшествуемый внутренней дворцовой стражею, состоявшею из стольников, стряпчих и низших служителей, вступил в царские покои.

   — Великому Государю доложено будет о тебе, Иван Глебович, — сказал стольник Хитрово, — обожди!

Юноша послушно последовал за своим вожатым в сени.

Государь не желал, чтобы молодой Морозов увидел, как повезут его мать под Кремлёвскими переходами.

Сам Алексей Михайлович вошёл на один из переходов и сделал жест рукою, чтобы дровни с узницами везли дальше.

С сожалением взглянул он на прикованных к стульям сестёр. Он вспомнил в эту минуту о том высоком положении, какое ещё недавно занимали обе сестры при дворе, и на глазах царя показались слёзы.

   — Сумасбродки! — прошептал он.

Морозова, заметив царя, стоящего на переходах, снова высоко подняла правую руку с двуперстным перстосложением и, потрясая звенящими цепями, закричала:

   — Тако крещуся!

Возница хлестнул лошадёнки, и дровни оставили за собою царский дворец.

Обеих сестёр разлучили.

Федосью Прокопьевну свезли на подворье Печерского монастыря и посадили под крепкий караул стрельцов. Железные оковы с неё не сняли, но только отковали от стула.

Сестра её, Евдокия Прокопьевна, была водворена в Алексеевский монастырь.

Илларион Иванов, сдавший Урусову монахиням, сказал им:

   — Возьмите её под крепкое начало. Государь великий помышляет, что она ещё образумится, ибо заразилась от сестры своей!

Думный боярин знал, что князь Пётр, муж узницы, в милости у царя. Это заставляло его относиться к княгине снисходительно. Кто знает, а вдруг князю Петру удастся упросить государя помиловать жену, тогда он всё ещё припомнит!

Но Урусов совсем отступился от жены. Хитрый потомок татар понимал, что заступаясь за неё, он только повредит себе, и молчал.