Патриарх Никон

   — Да ведь с боярами ничего не поделаешь: велишь им делать одно, они делают другое, — горячился Никон. — Но это в сторону, — продолжал он, — твои старцы, Фёдор Михайлович, должны бы написать в Киев всю правду: что я-де не домогаюсь сделаться всемирным патриархом, а что желаю, чтобы восточное исповедание, в которое верует митрополит киевский, сделать всеобщим не силою оружия, а убеждения; что я не перекрещиваю, а напротив, хотел бы окрестить и себя, и церковь, пасомую мною, Св. духом, который имеется в преданиях св. киевской церкви. Объясни им это хорошенько и напиши, что у меня плохая надежда на силу нашего оружия — один в поле не воин, и что мы, духовные братия, должны составить своё духовное ополчение для того, чтобы соединить весь русский народ воедино, и для этой цели я с будущего года буду строить «Новый Иерусалим», в пятидесяти вёрстах от Москвы. Надобности тогда не будет именоваться мне патриархом Великой, Малой и Белой Руси, а буду я патриархом новоиерусалимским, или проще «русским», и буду пасти духовное стадо моё братскою любовью и смирением. Царствие наше несть от мира сего и отделим мы, по святому евангелию и постановлению вселенских соборов, наши дела от дел мира и будем распространять свет христианского учения и любви.

   — Аминь, — сказал Епифаний, — этим путём скорее достигнуть единения русского народа, чем оружием и насилием.

После того Никон встал и благословил присутствующих.

Епифаний и Ртищев проводили святейшего к его колымаге: он поехал в типографию Арсения Грека.

XLI КУЛАЧНЫЙ БОЙ

На Ильинке стоит особняк, барский дом с обширным садом. Терем огромный, с большими пристройками и со службами, где живут дворецкие, шуты, приживалы и приживалки, конюхи, псари, сокольничьи, повара, хлебопёки, судомойки, постельничьи, прачки. С утра до вечера в этом боярском доме точно на рынке — то кони на выводке, то сокола и кречеты в упражнении, то собаки на выучке[26].

Уже с обеда ко дворцу съезжается вся знатная боярская молодёжь: кто верхом, кто в таратайках, кони с дорогою упряжью, с драгоценными сёдлами, а конюхи в дорогих кафтанах, поярковых шляпах с павлиньими перьями, да и на упряжных лошадях на головах такие же перья.

Молодёжь боярская в хоромах забавляется всякими играми и попойкой; а на дворе челядь с дворовой прислугой калякает разный вздор и сплетничает что ни есть и на господ, и на прислугу.

Чей же это боярский двор?

Это палаты племянника покойной царицы Евдокии Лукьяновны, матери царя Алексея Михайловича, окольничего Родиона Матвеевича Стрешнева.

Родион остался рано сиротою и воспитывался у царицы с Алексеем Михайловичем, а когда ему исполнилось шестнадцать лет, то он со своим дядькой переехал в родовой свой дом и там зажил на свободе.

Обладая большим состоянием, он жил на большую ногу, имел огромный штат и любил, что называется, покутить; но так как это дорого стоит, то казна его и порастряслась порядком, в особенности после чумы, когда пришлось пополнить весь штат.

Царь, сам юный, не имел на него сильного влияния, как товарищ детства; а Никона Стрешнев не жаловал и называл попом Берендеем, да и Никон в посторонние дела не любил мешаться, так как и дел государевых было довольно.

Жил таким образом Стрешнев на своей воле, делал что хотел и что вздумается, точно так, как и долги, а от царя если и брал поручения, то было Тишайшему и горе, и досада.

Так, царь было отправил его в Малороссию с дьяком Алмазом Ивановым, когда та поступала в подданство России, но он там закутил, забезобразничал и наделал долги, так что московское правительство вынуждено было послать им на смену Бутурлина.

Во время войны царь не мог ему тоже дать особую часть, так как он годился лишь быть при нём, при дворовых воеводах[27].

Теперь, по возвращении с войны, Стрешнев отдыхал на лаврах, т.е., как он сам говорил, он разминал после похода кости.

Любил он охоту всякую, и птичью, и звериную, и держал он для этого псарню и соколов.

А коли взгрустнёт, тотчас песельники, гусляры, бахари, плясуны и шуты.

Не соскучивалась, как съедется, у него молодёжь: песни, пляски, попойки, игры, шутки, остроты. Такому молодцу и при таком веселье и не до свадьбы было, хотя пошёл ему третий десяток, и хотя царица не раз бралась быть его свахой, а он только поцелует у неё ручку и скажет:

   — Дай, сестрица, ещё побаловать — нужно выслужиться. Вишь, только окольничий, а коли сделаюсь боярином, тогда и шабаш кутежи, надоть окромя в думе посидеть да и делами помышлять. А тут дела не пойдут на ум, коли дума о соколах и борзых. Да вот и боярин Борис Иванович Морозов, — ведь он на сестре твоей, царица, на Анне-то Ильиничне, кажись, женился лишь опосля четвёртого десятка, а счастлив; вот и я...

И замолчит при таких доказательствах царица, а Стрешнев пуще прежнего закутит...

Вот и теперь у него съезд неспроста: созвал он товарищей поглядеть учёного медведя, потом обед, после того в Сокольники, а там кто куцы горазд.