Патриарх Никон

   — Не могу, милостивая царица, вели перевезти сегодня же. Здесь я ещё пуще заболею с тоски.

   — Коли так ты желаешь — нечего делать: я сама довезу тебя, да вот и колымага моя приехала.

Царица вышла, Данилов, священник и аптекарь одели Стрешнева, и через четверть часа они вывели его на двор и усадили вместе с царицею в экипаж.

Данилов, священник и аптекарь взобрались на стоявшую здесь же таратайку Стрешнева, и поезд тронулся к дому окольничьего.

XLII СВАТОВСТВО

Прошло две недели после кулачного боя, и Стрешнев, совершенно выздоровев, сидел в своей опочивальне у окна и близ него на стуле виднелись приятели его: думный дьяк Алмаз Иванов и Богдан Хитрово.

   — Плохо, плохо, — говорил Стрешнев, — казны нету-ти и дело с концом!.. Царь не даёт, говорит: война и на ратных людей надоть, а царская казна почти пустая.

   — Народу-то у тебя, боярин, много, — заметил Алмаз.

   — Много-то много, да нельзя же жить иначе: люди что скажут... Никита Иванович Романов живёт не так, как я.

   — Так женись на богатой, — заметил Хитрово.

   — На богатой? — удивился Стрешнев. — Да где же они теперь?.. На Трубецкой? — Да ведь он скареда: за дочь даст медный грош.

   — Есть невеста богатая, — улыбнулся Алмаз, — да не знаю, что дашь за сватовство, а мы с Хитрово дело-то свахляем...

   — Говори, а за подарком дело не станет: любого коня... любое оружие выбирай... — обрадовался Стрешнев.

   — Ишь ты расходился: любого коня... аль меч кладенец... Дашь ты не то, коли высватаем, — расхохотался Алмаз, осклабив белые свои зубы.

   — Ну, говори, не мучь... говори... кто ж невеста?..

   — А царевна Татьяна Михайловна...

   — Да ведь она мне троюродная... Правда, невеста хоть куда... Но царь что скажет, а поп Берендяй...

   — Да, лакомый кусок, — заметил Алмаз. — Ведь царевна Татьяна Фёдоровна, сестра царя Михаила, всё оставила ей: и вотчины, и сёла[29], и всю-то богатую свою движимость, да и отец, и царь наградили её, что станет не только на её век, но и на век её детей.

   — Оно-то вальяжно, — заметил Стрешнев. — Но доселе я называл её: сестрица Таня, а тут вдруг «жена»... Люблю-то очень сестрицу... да и прекрасна она... но увы и ах, выйдет ли за меня? Ведь меня-то она не раз за уши драла, как, бывало, я ненароком в их девичью попаду, покалякать с сенными девчонками... аль за вихры отдерёт... а теперь вдруг жена... Полно, Алмаз, шутки ты шутишь...

   — Не шучу я шутки, не оставаться же такой красавице, да с состояньицем, да царской сестрице, в Христовых невестах. Не хочет царь родниться больше с рабами... так ты же сам из царских, — отец-то твой дядя царю Михаилу.

   — Оно-то так... ну вот и высватай... А красавица Татьяна Михайловна первая в Москве, да умница какая... Да только страшно, откажет... тогда ведь посрамление одно.

   — Нужно так с боку... не прямо... Вот попроси Хитрово, он с тётушкою Анной Петровной своею, а ты с царицей... Коли возьмётся царица, всё пойдёт как по писаному... И умница царица, и знает норов царевен, как с кем что нужно... А царевна уж в таких годках, что и пора... ты же, боярин, первый здесь жених: и молод, и казист, да вотчин и поместьев видимо-невидимо. Поклонись же Хитрово.

   — Отчего же, — сказал Хитрово, — коли можно удружить и службу сослужить, так я и в огонь и в воду. Еду теперь же домой и тётушке скажу, недаром же она и первая сваха, она и с Анной Ильинишной Морозовой покалякает, а там и с царицей.

Когда тётушка Хитрово узнала, что забубённый Стрешнев желает жениться, да ещё на царевне, она тотчас велела заложить свой рыдван и поехала к Анне Ильиничне.

Анна Ильинична немедленно поехала с нею к царице, так как она слышала от неё, что нужно Стрешнева женить, да поскорее.

Явились свахи к царице, и та обрадовалась приезду сестры и свояченицы. Усадила она их в своей опочивальне, велела принести мёду и романеи и давай с ними калякать.

   — А что твой Борис Иванович? — спросила она сестру.

   — Скрипит, — молвила та. — Опосля, значит, похода кости не на месте... старенек стал... кряхтит, что ни на есть, точно баба.

   — Старость не радость, — поддержала её Хитрово.

   — А что князь-то Семён Андреевич Урусов, да князь Никита Иванович Одоевский?

   — Живы-живёхоньки и богомольцы твои, царица милостивая, — сказала сестра её. — Князь Никита Иванович с твоею помощью оправился; умерло-то у него от моровой из дворни 295, а осталось 15...

   — Да, — вставила царица, — нагнали ему вновь из дворцовых сел триста душ, да царь поместьями пожаловал во вновь-то присоединённых областях: в Малой и Белой Руси.

   — А князь Семён Андреевич уж очинно обижен... обойдён, — заметила Хитрово.