Патриарх Никон

   — Царь-то им не совсем... Ведь, дорогая свояченица, новгородские дворяне и дети боярские били на него челом, что он бил их булавою и ослопьем до умертвия, а иных велел бить плетью и кнутом на козле без пощади... иных собирали вешать... Нужна ему рыба, выпустит у дворян-литвян пруды и берёт рыбу руками. В церквах позабирали утварь, снимали колокола, иконы, а в костёлах — срывали ризы с образом, у помещиков позабирали лошадей и кареты[30], и коляски. Царь на него и осерчал. Да и гетман Сапега отписал царю: дескать, коли б не князя Урусова погромы, под высокую царскую руку пошла бы вся Литва.

   — Нечто это взаправду, царица милостивая, — скривила от злобы рот Хитрово. — Родич он наш, вот и поклёпы на него святейшего.

   — Бога не гневи, свояченица ты моя, весь свет это байт, да и самому царю новгородцы били челом о сыске. Правда, святейший в думе перечит, говорит: довольно-де и Хитрово, и Одоевские, и Урусовы царём одарены, но о поклёпах и слыхом не слыхала, и видом не видала. Что же, по-твоему и то хорошо, что он-то, Урусов, в посте мясо жрёт? — Говори, говори...

   — Ахти! — ужаснулась Хитрово.

   — Да, да, жрал и не околел...

   — Коли так... так бы и сказала, царица многомилостивая.

   — Но довольно об этом, — торжествовала царица. — Слыхали ли вы, родненькие, об Родивонушке-то?

   — О каком? — прикинулась Хитрово ничего не ведающей...

   — Да об озорнике-то... троюродном... Стрешневе... Да ведь и твой-то сынок был с ним на кулачном... Срамота одна: окольничий и в кулачный, и с кем? С сыном купецким...

   — Женить надоть. — вставила Хитрово.

   — Женить... знамо... да невесты не валяются, ведь царский он троюродный... Где же ему и невеста здесь под стать? Нужно, чтобы и род был, да и приданое по-царски.

   — Таких здесь и нетути, — заметила сестра царицы.

   — А отыскать бы можно, — как бы про себя произнесла Хитрово.

   — Говори, говори, милая свояченица; да мы уж и с княгиней Долгоруковой, и с княгиней Черкасской перебрали всех и ни одна не подходяща: одна стара, другая молода, одна хороша, да без приданого, одна с приданым, да не хороша, как тёмная ночь: аль горбата, аль курноса, аль ряба. Вот вам, родненькие и все-то московские невесты.

   — А всё отыскать можно, — стояла на своём Хитрово.

   — Коли можно, так говори и не мучь ты моё сердце.

   — А коли скажу, не осерчаешь?

   — Да уж говори, хоша бы и на меня, Господи прости, а озорника надоть женить: пропадёт ни за что... склалдыжник он, и больше ничего.

   — Хоша бы на царевне, да на Татьяне Михайловне. Чем не невеста? Не Христовой же ей невестой быть, не поразмыкать же ей и добра-то своего по монастырям, да по церквам. А Стрешнев, Родивон Матвеевич, свой же человек и своим останется, значит в нашей же семье, — единым духом произнесла Хитрово.

Царица опешила: с этой стороны она не ожидала быть разбитой.

   — А троюродство? — сказала она, одумавшись и спохватившись.

   — Троюродство? — заметила Анна Ильинична Морозова, — можно обойти, царя ты убеди, сестрица, а он святейшего.

Царица покачала головой и произнесла:

   — Да это будет грех, а мой-то в грех не вступится.

   — Попробуй, сестрица, — уговаривала её Морозова.

Подумав немного, царица умилилась:

   — Парочка была бы знатная и завидная. Поговорю сначала со святейшим и коли тот благословит, тогда я с царём побалакаю.

Гости поднялись со своих мест, довольные своим успехом у царицы.

Когда они ушли, царицу взяло сильное раздумье: устроить этот брак нужно во что бы то ни стало.

Она позвала свою боярыню и велела ей тотчас ехать за патриархом.

Никон немедленно явился на её зов. Царица встретила его приветливо, с высоким уважением и спросила, как по церковным правилам: могут ли троюродные брат и сестра быть обвенчаны?

   — Нет, — отвечал патриарх, — по кормчей только можно венчать после четвёртого рождения, а здесь только третье.

При этом патриарх стал объяснять ей это наглядно.

   — А с благословения патриарха? — спросила она.

   — Можно, — отвечал он, — только по свойству и разрешать даже во второй степени, т.е. при втором рождении. О ком же, великая государыня, ты хлопочешь? — спросил он.

   — Хочу женить Родивона Матвеевича Стрешнева на Татьяне Михайловне.

Никон вспыхнул, но овладел собою и произнёс взволнованным голосом.

   — Можно созвать собор, я ничего не имею, но прежде всего нужно согласие жениха и невесты, иначе потом будет от них духовное нарекание, скажут: собор ввёл нас в грех. Пущай они бьют челом собору.

   — Они, я полагаю, будут согласны, лишь бы было твоё благословение, святейший патриарх, и лишь бы царь на это соизволил... Я поговорю с царём.

Никон благословил царицу и уехал.

Не прошло и получаса, как царь зашёл к ней.

Марья Ильинична объявила ему о мысли её женить Стрешнева на Татьяне Михайловне, причём сообщила ему и ответ святейшего.

   — И я, — сказал царь, — согласен на то, что говорил святейший; греха на душу не возьму, — пущай сами бьют челом собору, чтобы потом не плакаться на нас, а моё соизволение будет после собора.

Услышав это решение царя и зная его набожность, царица более не распространялась; а думала только думу, чтобы или царевна, или Стрешнев не заупрямились.