Патриархальный город

Пять лет назад его отозвали в Бухарест, в министерство, где он оказался на своем месте, хоть и не принадлежал к клике льстивых прихлебателей с родственными связями. В отличие от полковника Джека Валивлахидиса, который, командуя десять лет полком, спал и видел, как бы получить чин генерала, Цыбикэ Артино нечего было стыдиться за свое военное прошлое: он не терял от страха голову, не отсиживался при обстреле в убежище, чтобы тут же, когда стихнет канонада, молодцевато красоваться на смотру. Не получил за женой в приданое ничего похожего на поместье распрекрасной предзакатной госпожи Калиопы, куда солдат гоняли возделывать поля. Не доводил до крайности новобранцев, как полковник Джек Валивлахидис, на чьей совести было четверо дезертиров и трое повесившихся в полковом карцере. Не шествовал, воинственно напыжившись и с высоты своего величия озирая в стеклышко монокля толпу простых смертных. Человек цельный и порядочный, он дожидался генеральской звезды без всякого нетерпения, как заслуги, полагающейся ему по праву, не заискивал перед всемогущими временщиками и не уповал ни на дипломатическую сноровку, ни на родственные связи, ни на интриги друзей. До сих пор на каждые пасхальные и рождественские каникулы он обязательно навещал свою старушку мать в ее домишке возле кладбища у подножия Кэлимана, с той же простосердечной радостью, с какой приезжал сюда бедным школьником.

Оставив на несколько дней жену с детьми в Бухаресте и предоставив им возможность развлекаться кинематографом, чаями и аттракционами, он являлся вечерним поездом с набитым подарками чемоданом.

Оставив извозчика на углу улицы и потихонечку, без стука и скрипа, отворив калитку, крадучись, словно прежний загулявший дотемна сорвиголова, пробирался к дому и тихонько царапался в окно. Двери распахивались, и старуха падала в его объятья.

Всякий раз вдова Артино плакала от нежданной радости и, всхлипывая, приступала к расспросам, перемежая их воспоминаниями.

На этот вечер и половину следующего дня полковник Артино из военного министерства вновь становился тем прежним Цыбикэ, по прозвищу Бикэ или Цыби, чьи лихие проказы до сих пор не могли забыть жители предместий; не забылись и его военные подвиги, тогда как бывший его командир, поседевший «в полковниках» Джек Валивлахидис, запомнился лишь эпизодами постыдного бегства перед лицом врага. Разумеется, бывший командир, уязвленный до глубины души своей несостоявшейся карьерой, теперь избегал его, — и черт с ним! Пусть сидит себе со своей распрекрасной предзакатной утешительницей госпожой Калиопой! А Цыбикэ, он же Бикэ или Цыби, сразу же по приезде принимался рыться в чулане, в сарае, кладовке, извлекая на свет остатки прошлого, свято хранимые старухой: силки, удочки, истрепанные книги и тетради ученика Артино В. Василе, бугай[39], звезду для новогодних колядок и санки с подгнившими полозьями.

Скинув мундир, он колол дрова, как делал это в пору нищего детства, сынишкой бедной вдовы. И поджидал, когда явятся товарищи по детским играм на пустырях и в прибрежных рощах, так и не выбившиеся из безвестности и нищеты и влачившие жизнь мелких служащих налогового управления, привратников, молочников, чернорабочих, стрелочников на станции и пильщиков дров. Он выслушивал их горькие сетования, ободрял словом, помогал делом (частенько — наличными), угощал сигаретами и потчевал забористой секэрикой[40].

От Таке-фонарщика, соседа по парте из начальной школы № 2, он в десятый раз выслушивал соображения, почему господин примарь Атанасие Благу не гонит его, пьяницу и бездельника, со службы, о чем и так был осведомлен из рассказов Григоре Панцыру. Наведывалась госпожа Лауренция — узнать, не встречал ли он ее Ионикэ, — а может быть, слышал чего. Полковник заходил и на кладбище — навещал могилы и склепы, откуда ему случалось реквизировать цветы в дни панихид и поминок, — год от году они становились все более запущенными и заброшенными. Останавливался и около новых могил, разбирал свежие надписи на крестах и мраморных памятниках, принимая к сведению имена, вычеркнутые из списков.

Затем, не дожидаясь часа аперитивов, неторопливо отправлялся в центр и появлялся у «Ринальти» — осведомиться, что новенького случилось с прошлого рождества или пасхи.

Для пескарей его появление всегда было событием.

Синьор Альберто — для которого бывший младший лейтенант-лейтенант-капитан оставался по-прежнему «шприц и кружка пива» — с удовлетворением отмечал, что бывшие его клиенты остаются верны традиции, даже улетев из родного гнезда и дожив до седых волос.

Когда-то младший лейтенант, которому, бывало, задерживали жалованье, брал у него товар «на карандаш».

Полковник Артино из военного министерства незаметно подавал Некулаю знак подтянуть строй пескарей, поскольку лишь бесперебойное снабжение обеспечивает боеспособность и высокий моральный дух войск.

— Вас я люблю, — объявил пескарям полковник Цыбикэ Артино, — люблю за то, что вы всегда на посту! Вы не меняетесь, какими я вас знал — такими и остаетесь. Звезд с неба не хватаете, но ребята что надо.