Патриархальный город

— И все же прошу вас прочитать их, как есть!.. В этой комнате! — холодно сказала Адина Бугуш. — Ведь и Эминеску написал свой сонет о Венеции, ни разу не проехавшись в гондоле. И его читатели без путеводителя поняли, что хотел сказать поэт.

Тудор Стоенеску-Стоян прочел один сонет, другой, третий. Какая чудовищная несправедливость. Подумать только, откуда, в самом деле, откуда взялись у этой студентки такие точные слова, так живо передающие впечатления о Кастилии, Гренаде, Андалусии или Астурии, которых она и в глаза не видела? Он и сам их не видел. И никогда не держал в руках даже путеводителя, не заглядывал и в исследования по истории или искусству Испании. Представления о ней были у него весьма смутными. Два-три романа Бласко Ибаньеса. Ну, и та, другая, условная Испания иллюстрированных журналов и оперных спектаклей. А от этих стихов, переписанных мелким почерком, с подчеркнутыми по-ученически названиями, на него повеяло живым, осязаемо подлинным миром, он проникся красками и ароматом прошлого. В воздухе витал запах розмаринов, который мореплаватели чувствуют еще в открытом море, не видя иберийских берегов. Перед ним проплыли Меловые скалы кантабрийских Пиренеев. Пустынное плоскогорье Новой Кастилии, сады Мурсии и Севильи. Мавританские калифы и сарацинские эмиры, короли, прославившиеся в войнах и крестовых походах, инквизиция и Непобедимая армада, конквистадоры, отправляющиеся в Вест-Индию, соборы и мечети, севильская фиеста и мадридская коррида, noche toledana[38] и карнавалы Валенсии, Дон-Кихот и ветряные мельницы, воздевшие руки к небу, пылающему зноем и страстью. Откуда узнала об этом недоучившаяся студентка, мелким почерком исписавшая несколько тетрадей в клеенчатом переплете? И снова — вместо радости при мысли об этом редком и утешительном чуде, искупающем все печали мира и все человеческие уродства, — он ощутил жгучий укол в сердце.

Наверное, именно так инквизиторы Испании бросились с ненавистью разрушать языческую красоту мавританских дворцов и мечетей, видя в них оскорбление себе и вызов, именно так замуровали они колоннады и портили мозаики, замазывая их неяркий блеск.

Он произнес:

— М-да!.. В этом кое-что есть.

— Только кое-что?

— Восприятие всегда субъективно. Поскольку я не настолько хорошо знаю эту вашу Изабеллу Кастильскую, чтобы умиляться тем, как она утирает детям носы и купает их вечером по субботам, — у меня нет ровно никаких оснований приходить в восторг и от ее стихов. Да, кое-что есть! Но не так много, однако, как вы, по-видимому, приписываете ей из понятного и, впрочем, весьма похвального великодушия.

Адина Бугуш забрала тетради у Тудора Стоенеску-Стояна и судорожно, по-матерински прижала к груди.

— Не знаю отчего, но я почему-то ожидала такого ответа! — заявила Адина, испепеляя его взглядом.

— И вы им возмущены? — надменно улыбнулся Тудор Стоенеску-Стоян. — Я думаю, что если бы вы сейчас взглянули на себя в зеркало, то убедились бы, насколько я прав. То, как вы прижимаете к груди тетради Изабеллы Кастильской, свидетельствует, как мало объективности в ваших суждениях о нескольких милых — не отрицаю, — милых любительских стихах… Они напоминают мне картинки, какие рисуют в своих альбомах девицы в пансионах: гнезда ласточек из сладостей, зимы из кремовых пирожных, озера bleu-marin с корабликами из ореховой скорлупы… И непременные анютины глазки.

— Как вы можете такое говорить?

— Вы просили, чтобы я откровенно высказал свое мнение. Вот мое откровенное мнение.

Горько разочарованная, Адина положила тетради на стол из никеля и стекла.

— А я-то хотела другого. Совершенно другого. Я-то надеялась, что вы будете в восхищении, попросите у меня разрешения послать их Теофилу Стериу или еще кому-нибудь из ваших бухарестских друзей… Захотите пристроить их в каком-нибудь журнале. Найдете издателя. Для Исабелы это было бы утешением… А может — и спасением…

— Литература не богадельня, а издатели не любят заниматься благотворительностью!

Наступило тяжелое молчание.

Тудор Стоенеску-Стоян пододвинул неудобный, без спинки, стул поближе к столу. Спросил с вкрадчивой улыбкой:

— Значит, вам мой до грубости откровенный ответ неприятен?

— При чем тут я? Речь не обо мне. Не о моем удовольствии или неудовольствии.

— А для меня это имеет значение… — заявил Тудор Стоенеску-Стоян, склонив голову, чтобы поймать взгляд Адины, прикованный к отвергнутым тетрадям. — Довольно об этих тетрадях… Здесь, совсем рядом есть, быть может, кое-что поинтереснее истории с эмирами и калифами. Вы меня слышите?.. Это-то и имеет для меня значение… Я бы не простил себе, если бы огорчил самую красивую и самую недоступную женщину в городе.

Адина взглянула на него сверкающим от негодования взглядом:

— Я для вас, если не ошибаюсь, — жена вашего старого друга Санду Бугуша. В этот дом вы явились на правах друга Санди! Друга и только.

— К несчастью! — вздохнул Тудор Стоенеску-Стоян.

Говоря это, он, вцепившись пальцами в стеклянный столик, откинулся назад и взглядом раздевал жену своего старого друга Санду Бугуша.