Патриархальный город

На головах у них были остроконечные меховые шапки, на поясе — кошелки чуть ли не с них самих величиной, в руках традиционное снаряжение для колядок в новогоднюю ночь: бугай, коровий колокольчик и кнут.

В обносках, доставшихся от старших братьев, туго подпоясанные поверх тряпья ремнями и кушаками, чтобы не пробрал лютый мороз, все пятеро походили на лопарят, поспешивших сюда к урочному часу, прихватив с собой из Заполярья необходимое оснащение из оленьих рогов, тюленьих шкур и длинных зубов нарвала.

Но это были просто пятеро мальчишек из предместья по соседству с кладбищем, отправившиеся колядовать с наступлением сумерек и взявшие с собою снаряженье дакских пастухов.

Они с трудом перелезали через сугробы. Огрызались на собак, что, оскалив пасти, целыми сворами бесновались позади заборов и ворот. Кричали будто бы для того, чтобы их напугать, а скорее всего — чтобы придать себе храбрости.

Самый маленький все время отставал. Он поскальзывался на обледенелых колдобинах, пыхтел, увязая в сугробах, спотыкался, и когда, упав, барахтался в снегу, то из-за башлыка, что сползал ему на глаза, огромных рукавиц и тяжеленных башмаков очень походил на жука, пытающегося перевернуться со спины на ноги.

Звал на помощь старшо́го, упрашивал его подождать.

Старшой, умудренный опытом двух лишних лет, возвращался, отчитывал его последними словами, грозил отправить домой, жалея, что в эту, столь тщательно готовившуюся экспедицию навязал себе на шею такого хлюпика.

Малыш клялся, что теперь уже ни за что не упадет, и тут же, наступив на собственную суму, спотыкался и снова падал на коленки. Понимая свою полную непригодность для дела, он жалостливо повторял спасительное слово «старшой».

— Честное-пречестное, старшой, больше ни разу не спотыкнусь! Можно, старшой, я впереди пойду? Мы начнем с отца Мырзы, старшой?

Дома, в повседневной жизни, ни о каком «старшом» не было и помину. Он звал брата просто по имени и отваживался даже задираться, кидаясь на него с кулачками, а получив трепку, ревел и ругался.

Но теперь было совсем другое дело.

Он понимал, что его только терпят, что он — вассал перед сюзереном. Таковы были условия договора! Отныне и впредь признавать старшинство брата, а покамест выплатить ему дань в размере трех четвертей улова, который повезет собрать за эту ночь.

Прочим товарищам таких суровых условий не ставили. Они не были младшими братьями. Риск и добычу делили на равных.

Старшой остановился, высморкался и утер нос рукавом:

— Здесь, слышь, живет Артиниха, понял. И если приехал господин полковник Цыбикэ, то полные сумки нам обеспечены, это уж точно! Прошлый год он мне десять лей дал и целый калач, большой, белый, — как на поминках, понял!

— А который это господин полковник, а, старшой? С пузом? — не терпелось узнать младшему.

— А какой же еще, дурачок! У Артинихи небось не семеро сыновей-полковников!

— Тогда он точно приехал, старшой! Честное-пречестное, приехал! Я его, старшой, своими глазами видел. У него во-о-т такое пузо, как бочка у Антона Догару.

— Заткнись, дурачок, а ну как услышит!

И старшой нажал плечом на калитку.

Вокруг дома с широким навесом снег был расчищен в виде сложной системы траншей с ходами сообщения, валами и укреплениями. Это днем потрудился от военного министерства полковник Цыбикэ Артино, сняв мундир и орудуя лопатой с неутомимостью сына бедной вдовы и стратегическим опытом саперного командира.

По лабиринту фортификаций колядующие пробрались к окну и грянули положенные поздравления, замычав в бугай, защелкав кнутами и жалобно заныв писклявыми голосами:

Тихо, братцы, погодите,
Нас от дома не гоните,
Возле чарки собирайтесь,
Нас послушать не чурайтесь…

В окне за освещенной занавеской задвигалась тень полковника Цыбикэ Артино, с животом, круглым, как бочка у Антона Догару. Рядом появилась другая тень, поменьше, тень сгорбленной старухи. Обе тени замерли на месте, — слушали.

Жалобная колядка смолкла так же неожиданно, как и началась. Затихло и мычание бугая, только звякал — «блям-блям» — коровий колокольчик, да «пок-пок» щелкал кнут.

Старшой взялся за сумку, висевшую на поясе.

Полковник Артино открыл дверь, загородив широкими плечами весь освещенный проем — от одного косяка до другого.

— И это все? — пробасил он огорченно. — А ну, признавайтесь, бездельники, — неужели все? Да это же курам на смех! И кто это научил вас так верещать?

— Все он, старшой! — испуганно пискнул младший, трусливо уклоняясь от ответственности.

— Который тут старшой? Что за идиот у вас за старшого!

Старшой, покраснев как рак, оглянулся назад, ища пути к отступлению, которое из-за путаницы траншей и валов представлялось делом отнюдь не легким.

— Ну-ка, живо сюда, ко мне поближе, я сам буду вас учить, а не старшой!.. Да чтобы петь у меня в унисон, как положено, а не то я вас всех за бруствер покидаю!..

Полковник отступил от порога к окну, за которым на освещенной занавеске по-прежнему виднелась одинокая сгорбленная тень.