Патриархальный город

Он поманил человечков пальцем и велел им внимательно слушать. Прокашлявшись, низким голосом запел старую, полную колядку своего детства. Взмахом руки показал, где включаться, и одобрительно кивнул, когда бугай, коровий колокольчик и кнут отважились присоединиться.

Под окном вдовы Артино зазвучал старинный «Плужок», его уверенно вел осипший бас знатока; тоненько подтягивали неопытные голоса, которым еще только предстояло огрубеть спустя годы.

Тень на белой занавеске легонько вздрагивала.

— Вот что такое колядка, мастера! — объявил полковник Цыбикэ Артино после того, как отзвучало последнее «гей-гей!». — А теперь входите, я хочу поглядеть на ваши рожицы и узнать, с кем имею честь!

Мальчуганы нерешительно толклись у дверей. Полковник, ухватив кого за шапку, кого за башлык, втащил их в дом.

Комната была низкая, с закопченными балками, домоткаными ковриками на стенах и лампадкой, горевшей перед иконой; было тепло и пахло яблоками и айвой, как во многих домах города. Самый младший заметил наставленные на шкафу подносы с пирогами и тарелку с лепешками. Увидел стоящую возле окна старуху Артиниху, все еще с улыбкой глядевшую в окно, у которого они подвывали полковнику Цыбикэ Артино. И подивился, как это у такого огромного толстяка может быть такая маленькая и худенькая мама, с лицом желтым и сморщенным, словно перезрелое яблоко.

— А ты все такой же сумасшедший, Цыбикэ! — заговорила старуха, словно пробудившись от никому не ведомых мыслей и воспоминаний. — Эти пострелята завтра раззвонят, как ты с ними соревноваться удумал. То-то будет о чем посудачить злым языкам.

Полковник Цыбикэ пожал квадратными плечами, ругнулся. И, опустившись в кресло, затрещавшее под его тяжестью, приступил к дознанию.

— Так чьи же вы будете, пострелята, и как вас звать? И как это вы посмели пуститься в путь прежде, чем куры спать отправятся? И почему ремесла не знаете?

Успокоившийся старшой, держа шапку под мышкой, выступил от всего соединения парламентером. Рассказал родословную — свою и товарищей. Объяснил, что пустились в путь с вечера потому, что хотели обойти весь город, а он не маленький.

Что же касается заминки в исполнении «Плужка», то виноват жалкий хлюпик, начинающий дурачок, которого внесли в списки из милости, а пользы от него никакой, только дело портит.

Совершенно пав духом, малыш прятал за спинами четырех товарищей лицо, на котором нос горел, словно стручок красного перца.

— Следовательно, как показало следствие, вы двое — племянники Таке-фонарщика? — обрадовался полковник. — А вы двое — сынки Костаке Дрымбы, каретника? А вот ты — сын Кулицы со станции? В таком случае мы с вами старые знакомые…

— Само собой! — взмахнул руками старшой, роняя на пол шапку и наклоняясь, чтобы ее поднять. — Я вас и в прошлый год поздравлял.

— Велика важность! Ты и в прошлом году скверно поздравлял, и в этом не лучше! Если и через год с тем же самым пожалуешь, если мой сегодняшний урок не усвоишь, пеняй на себя — возьму за штаны и зашвырну как раз на вершину Кэлимана! Имей в виду!..

Малыш, чувствуя себя отомщенным, решился высунуть свой красный носишко с мутной каплей на кончике. Однако старшой рассмеялся во весь рот, давая понять, что шутку понимает и даже такому пузатому и хитрющему господину полковнику его на испуг не взять.

— Мать, дай им, пожалуйста, калачей и пирогов… — сказал полковник. — Итак, я вас больше не задерживаю, вы ведь сами похвастали, что у вас этой ночью еще куча дел.

И раздал им заранее приготовленную мелочь. Проводил до двери. Крикнул вслед, чтобы затворили калитку, и, вернувшись, уселся в свое старое кресло, затрещавшее под его тяжестью.

Старуха с клубком шерсти и спицами села возле печки в кресло напротив.

Высказала свое опасение:

— Так и быть, сынок, пустим еще ватагу-другую. А потом калитку лучше на запор. Иначе от них отбою не будет. Повадились друг за дружкой шастать, негодники.

— Нет, мать!.. Пускай шастают, мяукают каждый на свой лад, по своему разумению, и получают каждый свою долю… Это и им приятно, да и мне тоже. Гляжу на них, прикидываю: интересно, что из них лет через десять — двадцать получится… Вот поглядел на двух внуков Таке-фонарщика. Может быть, по моим стопам пойдут, а может, вроде Таке станут…

— Яблочко от яблони недалеко катится, Цыбикэ, сынок, — философски изрекла старуха.

— А вот я, мать, смотрю на это иначе. Я не только о себе думаю. О многих, кто живет у нас в городишке: какими я их знал, какими оставил, какими теперь вижу. Ты только вспомни Таке, когда мы с ним в школу ходили? Все им восхищались. Я, бывало, выкину какую-нибудь совсем уж несусветную глупость, а ты мне его в пример ставишь. И справедливо! Я думал, он дальше всех нас пойдет. Он ведь за Атанасие Благу все домашние задания начисто переписывал и задачи ему решал за пару старых башмаков. А теперь его иначе как «господин Тэнасе» и не называет, и даже меня господином Бикэ и полковником величает.

— Да ежели он пьяница и бездельник! Чего еще от него ждать?