Патриархальный город

— Иначе и быть не может, господин Иордэкел, — подтвердил Тудор Стоенеску-Стоян, недоумевая, куда старик клонит.

— Я так и думал. Когда мне пришло в голову обратиться к вам, я исходил из того, что вы писатель, а значит, способны понять человеческую душу иначе, нежели любой другой адвокат, проявить больше чуткости. Итак, вдовы не здоровались, осыпая друг друга грубой бранью, и таскались по судам — на потеху всему городу. Если к тому же добавить, что их особняки — единственная собственность, которая у них еще осталась, — расположены рядом, то легко догадаться, что могли извлечь из этого благоприятного обстоятельства женщина рода Мовилов, преуспевшая в тяжбах и интригах, и женщина из рода вспыльчивых служилых бояр, способная три часа подряд гоняться с ружьем в руках за вороной, утащившей из ее сада сливу. Усадьбы соседствуют садами. Дом Кристины Мадольской выходит на улицу Святых князей; дом Султаны Кэлиман — на улицу Гетмана Кэлимана. А в глубине — друг против друга садовые ограды. Не ограды — крепостные укрепления с бойницами! Три года они ссорились из-за деревьев. То крона ореха свесилась на эту сторону. То тень тополя падает на ту. Потом — из-за собаки, которая лаяла по ночам, тревожа сон Кристины Мадольской. Были ссоры из-за петухов, кошек и прочих животных. Старухи начисто истребили во дворах друг у друга кошачий, собачий и куриный род. И на какое-то время, похоже, угомонились. Больше придраться было вроде не к чему. Но вот, позавчера, Кристина Мадольская просит меня срочно зайти к ней, потому что она обнаружила нечто чрезвычайное! Иду. Я думал, речь пойдет о каком-нибудь старинном документе. А она показывает мне письмо, относящееся к недавнему прошлому — ко временам Романа Мадольского. В этом письме Пинтя Кэлиман обязуется бог весть по какой причине уступить Роману Мадольскому часть своего двора — на глубину столько-то метров, чтобы выравнять границу между их владениями. За какую цепу? На каких условиях? В счет взаимных расчетов или с оплатой в будущем? В письме об этом ни слова… Но обязательство написано черным по белому, по всем правилам с датой и подписью: «Настоящим обязуюсь в течение шести месяцев, считая с сегодняшнего дня, десятого августа тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, передать вместе с актом о вечном владении, часть…» и так далее. Впрочем, я покажу вам это письмо. С чего это Роману Мадольскому вздумалось интересоваться такими вещами — вот в чем вопрос, и ответ на него, даже если я его найду, меня бы крайне удивил. Чтобы он да округлял владения жены? Не представляю. Закладывать, уступать, продавать — это да! Но так или иначе письмо существует. Возможно, речь идет о ставке в каком-то пари; они ведь часто ставили на лошадей, экипажи, вино из своих погребов — к великой ярости их жен. А теперь представьте себе, что значит подобное письмо в руках такой женщины.

— Ничего не значит! — с уверенностью профессионала тотчас ответил Тудор Стоенеску-Стоян. — Клочок бумаги, не имеющий никакой цены. Даже если бы существовал подлинный акт купли-продажи, оно и тогда бы ничего не значило, принимая во внимание, что с тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года и по сей день этот предположительно проданный участок по-прежнему оставался в неоспариваемом владении Пинти Кэлимана и Султаны Кэлиман.

— Знаю… Существует право давности, если вам угодно сослаться именно на него. Возможны и другие подходы, однако в юриспруденции они приводят к тому же результату. Вы правы! Письмо ничего не значит. Клочок бумаги. В руках кого угодно, но не Кристины Мадольской… А в ее руках? Для нее это письмо — высшая радость, какую только могло ниспослать ей божественное провидение. Ведь теперь она снова может судиться с Султаной Кэлиман! И не из-за какой-то там собаки, петуха или орехового дерева в саду. Теперь она может показать всему городу, что за человек был Пинтя Кэлиман! Какого низкого рода!.. Как подло воспользовался он, а потом и Султана Кэлиман, смертью дорогого друга, чтобы укрыться от уплаты, уклониться от выполнения обязательства, писанного черным по белому! Вот уже три дня, как она не знает ни сна, ни покоя.

— Тогда пусть судится и проиграет! — заявил Тудор Стоенеску-Стоян.

Иордэкел Пэун надел очки и посмотрел на него долгим взглядом, с грустным и кротким укором в голубых глазах.

— И это все, что вы можете сказать? Ради такого ответа я толковал с вами четверть часа?

Тудор Стоенеску-Стоян в замешательстве пошел на попятный.

— Нет… но… Следовало бы дать ей урок, чтобы излечить раз и навсегда.