Патриархальный город

— Не будем. То есть пойдем дальше. Но признайтесь, вы бросили все, чтобы целиком посвятить себя писательскому труду, потому что увидели в нем единственный и подлинный смысл своей жизни… Вот так же и Кристина Мадольская! Она искала оправдания своей жизни и нашла его в прошлом. Все ее помыслы постоянно устремлены туда, к истокам, — и следуют по тому руслу, которое во времени обозначено древними пергаментами и грамотами да отмечено деяниями тех, чьи портреты вы видите на стенах. Этим она живет и, значит, живет вне времени… Она считает себя — и, быть может, справедливо — лишь представительницей и уполномоченной многих поколений Мовилов и Мадольских, всех тех, кто невидящими глазами глядит на нее с этих портретов… Всех тех, кто давным-давно обрел вечный покой в монастырском ли склепе или зарезанный кривым турецким ятаганом, уведенный в татарский плен или похороненный в странах Запада и в земле Польши, стремясь всю жизнь к славе и иногда достигая ее. Это их она защищает, воюя теперь против Султаны Кэлиман, ибо видит в ней преемницу, пусть даже только по имени, того самого Митру Кэлимана, смертельного врага Мовилов, который во времена Элисабеты Лозненской стал на сторону орхеян и Штефана Томши. Их, что висят теперь в рамках по стенам, защищает она от нынешних людей и нынешних времен. Как защищает? Это иной вопрос!.. Возможно, защищая их, она сама бывает несправедлива и жестока, но ведь это не ее собственные черты, не свойства ее личности. Она получила их по наследству от той самой Элисабеты Лозненской, которая вела тяжбы за границей, в Устье, в Лемберге, в Галиче, судилась и здесь, в Молдове, со своей золовкой Маргитой, с Нестером Уреке и прочими и прочими… Разве можно после этого возлагать всю ответственность на нее одну и ее одну осуждать? Она отвечает лишь за них, за тех, что смотрят с этих портретов ничего не видящими глазами, а они в ответе за нее. Вы способны это понять, и вы это поняли; другие понять не могут — и видят перед собой только смешную сумасшедшую старуху…

Иордэкел Пэун вдруг замолчал и, казалось, углубился в дотошное изучение висевшего поблизости портрета надменного молодого шляхтича. Вошла Кристина Мадольская и направилась к стулу с высокой спинкой.

Усевшись неподвижно, словно в тронном зале или в церкви, она улыбнулась вымученной улыбкой, безуспешно пытаясь изобразить доброжелательность и безмятежность.

— Чай будет через минуту, господа. Как всегда, мне пришлось оставить приятное и интересное общество, чтобы призвать к порядку тех, кто разучился выполнять приказания…

— Это мне знакомо, госпожа Кристина! — великодушно вздохнул Иордэкел Пэун. — С нынешней прислугой в любом доме творится одно и то же…

— Ах нет! Конечно, ваши слова справедливы, господин Пэун. Но с одной оговоркой… Нынешняя прислуга несносна как раз потому, что привыкла к домам, о которых вы говорите, к домам бывших слуг, выбившихся в господа… осторожнее, Antoine!

Antoine силился боком пролезть в дверь, держа в руках огромный поднос.

Зацепившись рукавом за ручку двери, он что-то глухо мычал, вероятно — ругательства, заимствованные из домашнего обихода Антохие Тэрыцэ. Пролезши, наконец, в портретную, он отпихнул дверь ногой — поступок, совершенно недопустимый для вышколенного слуги.

Чай был холодный, жидкий, без аромата. Любой клиент синьора Альберто непременно выплеснул бы такой чай в лицо Некулаю. Несколько лежалых сухарей, затерявшихся на дно огромной сухарницы, напоминали образчики, найденные при раскопках Помпеи.

Зато поднос, ложечки, стаканы и весь сервиз были с монограммами и гербом.

Когда ритуальная формальность была выполнена, Кристина Мадольская подняла вверх свой face-à-main, подавая сигнал к бою.

— Теперь, господа, можно перейти к тому некрасивому, скандальному делу, ради которого мы здесь собрались! Господин Стоенеску-Стоян, я полагаю, что мой старый друг и советчик господин Иордэкел Пэун уже ввел вас в курс дела? Объяснил вам, что собой представляет эта Султана Кэлиман и кто такой был этот Пинтя Кэлиман? Что это за люди и каково все их семейство?.. Я знала их. Не в первый раз сталкиваюсь с подобными господами. Однако даже я не ожидала, что они способны на такое. Изобличающий их документ перед вами… Прошу вас прочесть его, господин адвокат, и буду рада услышать ваше мнение.

Кристина Мадольская костлявыми пальцами взяла развернутое письмо за уголок и, помахав им, протянула гостю, Тудор Стоенеску-Стоян встал, взял его и подошел к окну, чтобы разобрать текст в тусклом свете сумерек.

Неподвижные, глубоко ввалившиеся глаза на худом костлявом лице последней представительницы рода Мовилов пристально следили, как он пробегал строку за строкой. Она ждала, и вся жизнь Кристины Мадольской сосредоточилась в этом ожидании.

Дыхание замерло на тонких бескровных губах. Иордэкел Пэун, смиренно сложив руки на коленях, глядел на нее с состраданием.

Слышен был лишь шум дождя да свист ветра за окном.