Патриархальный город

— В часах, днях и месяцах нет нужды, господин Иордэкел! Значит, в тысяча восемьсот девяносто третьем году? Письмо датировано мартом восемьдесят восьмого года; в нем указана и дата вступления во владения: август того же года. Этих данных достаточно, чтобы переубедить даже такую любительницу бессмысленных тяжб, как госпожа Мадольская. После срока, указанного в письме, Роман Мадольский прожил еще около пяти лет. Если бы ему было на что предъявить иск, он бы его предъявил! Если бы письмо имело силу, он бы по нему взыскал! С этим делом и ребенку все ясно, так что при первом же свидании мы с вами ее переубедим.

— Сомневаюсь! — вздохнул Иордэкел Пэун. — Вы хоть и выслушали ее нынче, но плохо ее знаете. Однако будем надеяться.

— Я уверен, господин Иордэкел!

Тудор Стоенеску-Стоян разорвал копию письма в клочки, поднял стекло кареты и вышвырнул обрывки под дождь.

Экипаж, жалобно скрипя, тащился по пустынным улицам. Белая кляча плелась, то и дело спотыкаясь. Выездной лакей в своем нелепом костюме разговаривал сам с собою на козлах. В тоскливых дождливых сумерках неуклюжая карета и кучер являли собой фантастическое зрелище.

Тудор Стоенеску-Стоян радовался, что на улицах пусто и никто не увидит его в этой колымаге и слух об этом не дойдет до стола пескарей, где его с радостью прокомментирует Пику Хартулар.

Иордэкел Пэун, витавший мыслью в иных мирах, очнулся и спросил с кротким упреком:

— А почему, дружок, вы не сказали мне, что работаете над историческим произведением? Не сочтите за нескромность, но быть может, и я с моими скромными познаниями мог бы оказаться вам полезен?

— Я был бы счастлив, господин Иордэкел! Чрезвычайно вам признателен! Готов, когда угодно… — Мнимый автор исторической эпопеи постарался изобразить на лицо радость, без всякого, впрочем, воодушевления.

— Когда угодно? Тогда — прямо завтра…

— Видите ли… Я не хотел бы отнимать у вас время.

— Нет, нет! О каком времени может идти речь? Покуда не остыло… Заходите… К вашему приходу я приготовлю документы и чашечку стариковского кофе. В четыре часа — хорошо?

Мнимый писатель романов вздохнул, испытывая унижение, понятное ему одному, и согласился.

— Хорошо. В четыре…

Глава III И ГОРОДА ИМЕЮТ СВОЮ ТРАГЕДИЮ

Дубовые балки низкого потолка потемнели от времени, дыма и старости, а сама комната напоминала деревенскую горницу или келью монастырского странноприимного дома.

При всем том комната была просторная и поместительная. Три стены занимали полки со старинными книгами в потертых кожаных переплетах. В простенках висели гравюры и старинные географические карты. Комната походила на музей, библиотеку или архив; стойкий запах пергаментов и лежалых бумаг смешивался с ароматом айвы, яблок и желтого донника. А на столе дымился кофе в прадедовских пиалах.

Из обоих окон поверх крыш и садов был виден Кэлиманов холм, который, откуда ни взгляни, вечно торчал перед глазами горожан, загораживая горизонт.

Ткнув сухопарой рукой в сторону крутого глинистого склона, Иордэкел Пэун грустно улыбнулся, снисходительно усмехаясь над самим собою и своими напрасными усилиями:

— Покамест, как вы, наверное, уже знаете, я сражаюсь с этим холмом. А вернее сказать, за него.

— Знаю… — пробормотал Тудор Стоенеску-Стоян. — Лес. Насаждения…

— Совершенно верно; стараемся вернуть ему прежний облик. Чтобы он стал таким, как прежде. И не для одной лишь услады глаз. А ради общей пользы, в самом широком смысле. Ведь это — незаживающая рана нашей истории во все времена.

Старик замолчал, задумался.

Не отрывая глаз смотрел за окно. Затем нерешительно спросил:

— Наш общий друг Санду не рассказывал вам об этом, хотя бы в общих чертах?

Тудор Стоенеску-Стоян пожал плечами.

— В самых общих. Самую малость. Какая-то вражда.

— Да. Вражда и главным образом столкновение интересов, вполне определенных и весьма насущных… Виноват! Я тут болтаю, а кофе тем временем стынет.

И, подавая пример, принялся понемногу отпивать из турецкой пиалы. Затем обтер свои белоснежные усы не менее белоснежным платком голландского батиста и решил пояснить свою мысль: