Патриархальный город

Пожелтевшая бумага с выцветшими чернилами не содержала для Тудора Стоенеску-Стояна ничего любопытного. Разве что графологический интерес, если бы он вздумал разгадывать по неряшливому почерку характер покойного Пинти Кэлимана. Но он решил до конца играть комедию милосердия, о которой просил его Иордэкел Пэун.

Покачав головой, он поднял брови. Сложил лист вдвое и, барабаня пальцами по стеклу, глядел в окно, словно человек, обдумывающий трудную проблему.

По улице, под хлещущими струями дождя, подняв воротник шинели и съежившись от холода, шел лицеист. Тудор Стоенеску-Стоян дождался, пока он свернет за угол, и, обернувшись, произнес:

— Сударыня, вопрос этот не так прост…

— Не так прост? — Кристина Мадольская даже привстала. — Но в письме все изложено черным по белому, сударь мой!

— Разумеется. Однако изложено очень давно, сударыня. Моя обязанность — уберечь вас от процесса, исход которого не был бы ясен. Дайте мне небольшую отсрочку, я хотел бы просмотреть относящиеся к делу законы и правовые нормы… Все зависит от первого шага. Неудачно начав процесс, мы рискуем оказаться жертвами собственной поспешности.

— Значит, процесс мы все-таки начнем? — несколько успокоилась Кристина Мадольская.

— Надеюсь… Профессиональная честь обязывает меня подготовиться, чтобы выступить во всеоружии.

— Так подготовимся и выступим во всеоружии! — объявила свое решение Кристина Мадольская и заерзала на стуле, воскресая из мертвых.

— …и, главное, заблаговременно составим себе представление об оружии наших противников. Чтобы отразить их удары. Поскольку оружие их… Я уже предвижу…

— Эта презренная женщина способна на все! Приходится это признать, сударь мой. Говорю на основании давнего и горького опыта. Она готова на все, как готов был на все и ее муж, Пинтя Кэлиман, и весь их бесчестный род Кэлиманов. Но теперь они в наших руках. В наших руках! Ах! Сударь мой, вот свидетели той борьбы, которую я веду уже столько десятков лет… Они знают, что я ни за что не откажусь от возмездия. В случае необходимости пойду на любые жертвы. Отдам все до гроша. Пусть все знают, — я готова жить впроголодь, питаться сухими корками. Никто и ничто меня не остановит… Она получит урок! Я хочу своими глазами увидеть, как имя этой твари, имя всего Кэлимановского рода будет пригвождено к позорному столбу!

Говоря это, она обращалась не столько к своим слушателям и союзникам, сколько к портретам на стенах, пытаясь вдохнуть жизнь в холодные, отрешенные лица. Голос ее осекся. Глубоко запавшие глаза засверкали. Рука, вооруженная металлическим face-à-main, судорожно прижалась к костлявой груди. Несколько прядок выпали из растрепавшегося пучка и разметались по лбу, довершив облик, который в полумраке пустынного зала казался особенно зловещим и жутким.

Успокоившись, она со вздохом осведомилась:

— И на какое же время придется отложить? Каждый день задержки, сударь мой, для меня мучение, смертная мука. Когда мы возбудим дело?

— Точно не скажу. Через несколько дней. Еще раз прошу, сударыня, дайте мне несколько дней.

После долгих переговоров, потребовавших вмешательства Иордэкела Пэуна, она с неохотой согласилась на отсрочку. Тудор Стоенеску-Стоян снял со злополучного письма бесполезную на его взгляд копию.

Кристина Мадольская заперла подлинник в деревянный сундук с перламутровыми инкрустациями, дважды проверив запор, чтобы убедиться в его надежности. Затем проводила их до дверей, протянув с высокого порога костлявую руку, обтянутую пергаментной кожей.

— Домой вас отвезут в моей карете, господа!

— Но, сударыня…

— Прошу вас. Я уже распорядилась. Карета ждет у крыльца.

У крыльца действительно ждала высокая двухместная карета, запряженная дряхлой белой клячей, с Antoine — Антохие Тэрыцэ на козлах.

Втиснувшись в деревянную клетку со стеклянными окнами, Иордэкел Пэун с благодарностью сжал руку Тудора Стоенеску-Стояну:

— Вы были великолепны!.. Благодарю вас. Вы сняли с моей души камень.

— Но разве могло быть иначе? Я ведь обещал вам.

— Конечно, конечно, понимаю и благодарю. Теперь, когда нашелся повод для отсрочки, остается найти подходящие доводы, чтобы убедить ее вообще отказаться от процесса.

— Это даже проще, чем я ожидал. Я имею в виду госпожу Мадольскую. И аргументы, которые бы ее убедили. Юридически тут все ясно. В каком году умер Роман Мадольский?

— Минутку… Ага! Могу сказать точно: восемнадцатого мая тысяча восемьсот девяносто третьего года, в субботу.

— Вы уверены, господин Иордэкел?

— Я не ошибался даже в датах более давних и более сомнительных! — обиженно произнес Иордэкел Пэун. — Могу назвать даже час: между шестью и семью утра.