Патрик Мелроуз. Книга 2

Наигравшись в ванне, он совсем не хотел возвращаться в мягкую тюрьму подгузника. Пижаму – страшный знак приближения ночи и сна – нередко приходилось надевать уже после того, как он заснет. Чувствуя мамину спешку, Томас начинал изо всех сил тянуть время.

– Ой! Опять писюн пропал! – крикнул он. – Я очень расстроен.

– Правда?

Мэри вспомнила, как вчера произнесла эту фразу, когда он швырнул на пол стакан и тот разлетелся вдребезги.

– Да, мама, я просто с ума схожу!

– Куда же он мог подеваться?

– Поверить не могу… – Он на секунду умолк, чтобы мама могла по достоинству оценить масштаб бедствия. – Да вот же он! – Томас блистательно изобразил радость, с какой мать находила пропавшее молоко или туфлю.

Он принялся скакать по кровати, а потом рухнул на подушки.

– Осторожно! – Мэри заметила, что он подкатился прямо к железному изголовью.

Как трудно постоянно ждать подвоха, без конца озираться по сторонам в поисках острых углов и твердых предметов, позволять сыну самому испытывать границы своих возможностей! И так хочется прилечь, но сейчас ни в коем случае нельзя показывать Томасу усталость или нетерпение.

– Я – акробат! – выкрикнул Томас и хотел кувыркнуться, но завалился на бок. – Мама, скажи: «Осторожней, обезьянка!»

– Осторожней, обезьянка, – послушно повторила Мэри свою же фразу.

Пора выдавать Томасу режиссерский стул и мегафон. Обычно ему без конца говорят, что делать, а теперь пришел его черед командовать.

Мэри была как выжатый лимон после тяжелого дня и особенно после визита в дом престарелых к Элинор. Она изо всех сил пыталась скрыть свое потрясение при виде ее рта: у Элинор выпали почти все верхние зубы, а те, что уцелели, были похожи на черные сталактиты. Волосы (раньше она мыла их через день) превратились в сальную паклю, прилипшую к бугристому черепу. Когда Мэри наклонилась ее поцеловать, в нос ударила резкая вонь – захотелось потянуться к переносному пеленальному коврику в рюкзаке, но она вовремя решила обуздать свой материнский инстинкт (тем более в присутствии чемпиона по его обузданию).

Резкое ухудшение состояния Элинор было так очевидно еще и потому, что она утратила равенство с Томасом. В прошлом году они оба не могли ни ходить, ни говорить; зубов у Элинор было примерно столько же, сколько прорезалось у Томаса; ее потребность в подгузниках соответствовала его потребности. Но теперь все стало иначе. От подгузников Томас почти отказался, а Элинор не помешало бы менять их почаще; Томас отрастил все зубы, кроме последних моляров, а у нее скоро одни моляры и останутся; он бегал с такой скоростью, что мать за ним не поспевала, а Элинор с трудом сидела в инвалидном кресле.

Мэри замерла на вершине горы, откуда расходились заснеженные склоны потенциальных тем для разговора. И без того притянутое за уши допущение, что успехи Томаса интересны им обеим, стало казаться завуалированным оскорблением. О Роберте – бывшем соратнике Элинор, теперь разделявшем враждебный настрой отца, – тоже говорить не имело смысла.

– О нет! – воскликнул Томас. – Алабала стащил мой халумбалум!

Томас, часто попадая в заторы непроизносимых звуков и слогов, порой отвечал взрослым на своем языке. Мэри привыкла к этой милой мести сына, но была удивлена недавним появлением Алабалы – загадочного существа, которое с удовольствием устраивало всякие мелкие пакости Томасу и за Томаса. Была у него и совесть: персонаж по имени Фелан.

Томас с улыбкой посмотрел на Элинор. Та не улыбнулась. Она глядела с ужасом и недоверием, видя во внуке не сообразительного малыша, а предвестие самого страшного: скоро не только окружающие перестанут ее понимать, но и она сама перестанет понимать кого-либо.

Мэри тут же ринулась на подмогу:

– На самом деле он уже много слов выучил! Знаете, какая у него сейчас любимая фразочка? Вы наверняка заметите влияние отца. – Она попыталась изобразить заговорщицкую улыбку. – «Абсолютно невыносимо».

Элинор резко подалась вперед, вцепилась в деревянные подлокотники кресла и с яростной сосредоточенностью уставилась Мэри в глаза.

– Абсолют-но не-выносимо! – выплюнула она и упала на подушки, добавив визгливо и пронзительно: – Да!

Элинор вновь повернулась к Томасу, но на сей раз смотрела на него с жадностью. Только что он своим лепетом предрекал ей наступление страшной поры невнятицы, а тут вдруг выдал фразу, которую она прекрасно понимала и не могла вспомнить сама, – фразу, идеально описывающую то, что творилось у нее внутри.