Патрик Мелроуз. Книга 2

Первую неделю августа Мэри с Томасом провели вдвоем. Патрик вынужден был задержаться в Лондоне из-за сложного судебного разбирательства – называлось оно, по-видимому, «Джулия против Мэри», но пыталось сойти за что-то другое. Разве могла Мэри сказать, что ревнует к Джулии, когда уже через секунду от ревности не оставалось и следа? Порой она даже испытывала к любовнице мужа искреннюю благодарность. Мэри была одновременно ревнива и терпима к людским слабостям, и две эти черты могли ужиться в ней только при условии сознательного культивирования последней. Так и Патрик оставался в семье, и было чем покормить свою ревность – все счастливы, все довольны. Схема казалась простой и эффективной, но без подводных камней не обошлось. Во-первых, на Мэри иногда накатывала ностальгия по эротическим переживаниям бездетной молодости. Ее страсть достигла пика в ту пору, когда обеспечивала собственное неминуемое угасание, – перед беременностью. Во-вторых, Мэри злило, что Патрик намеренно портит семейные отношения, дабы вдохнуть новую жизнь в свой адюльтер. Так уж оно устроено: ему нужен секс, она не в силах его предоставить, он ищет ласки на стороне. Супружеская измена – это просто несоблюдение формальностей, тогда как неверность подрывает отношения на корню, вносит в них глубинный раскол и атмосферу неминуемого конца.

Роберт впервые остался в гостях на несколько дней – у друга Джереми. Вечером он убийственно непринужденным тоном разговаривал с Мэри по телефону. Конечно, она радовалась, ведь то был явный признак его уверенности в родительской любви: он знал, что его любят, хотя родителей рядом не было. И все-таки без старшего сына Мэри было как-то не по себе. Она помнила его в возрасте Томаса – когда он еще убегал, чтобы за ним побежали, и прятался, чтобы его нашли. Даже тогда он был более закрыт и сосредоточен на себе, чем Томас, словно чем-то обременен. С одной стороны, ему довелось пожить в первозданном раю, которого не дано познать Томасу. С другой стороны, он был своего рода опытным образцом. Томаса растили с учетом допущенных ошибок и усвоенных уроков, возлагая на результат уже более оформленные надежды.

– Я наелся, – сказал Томас и начал слезать со своих стульев.

Мэри помахала Мишель, но та обслуживала других клиентов. Специально для этого момента у нее была заготовлена тарелка с картошкой фри. Если бы Томас увидел ее раньше, то не стал бы есть рыбу, а если увидит сейчас, то Мэри сможет посидеть еще пять минут. Увы, ей не удалось привлечь внимание Мишель, и Томас продолжал свой спуск.

– Хочешь жареной картошки, сынок?

– Нет, мама, не хочу. А, да, хочу!

Тут он соскользнул со стула и ударился подбородком о край стола.

– Мама тебя возьми! – заныл он, протягивая ручки к Мэри.

Она усадила его к себе на колени и тихонько покачала. В таких стрессовых ситуациях Томас называл себя «ты», как в раннем детстве, хотя правильное употребление местоимений освоил еще полгода назад. До этого он говорил про себя «ты» просто потому, что все так про него говорили. По той же логической причине остальных он называл «я» – ведь так они говорили про самих себя. Но в один прекрасный день «ты хочу» превратилось в «я хочу». Все, что он теперь делал, – испытывал ли границы дозволенного, знакомился ли с понятием опасности, всему противоречил, устанавливал ли свое отношение к вещам как к своим, стремился ли все делать сам – было как раз про этот переход от «ты» к «я». Если раньше он видел себя глазами родителей, то теперь учился смотреть на все собственными глазами. Но в данный момент ему было плохо, и от этого страдала грамматика: на миг захотелось опять стать «тобой», то есть маминым.

– Это так сложно… Ведь потом, в жизни, именно сила воли помогает человеку добиваться своего, – сказала вчера Салли. – Зачем же ломать ребенку волю? Так поступали наши родители. Такого ребенка считали «хорошим» – сломленного.