Патриот

Я и три предыдущих дня с трудом сдерживал бешенство от этой системы. Какое-то наследие совка, почему-то до сих пор не разгромленное моим любимым ельцинским правительством. Причина, по которой остановился конвейер оформления, выяснилась быстро, её обсуждали в толпе: приезжает Ястржембский — пресс-секретарь Ельцина, — и его должно встречать всё руководство таможни, а рядовые сотрудники, видимо, просто считали неправильным работать в этот великий день. На всякий случай все ждали: вдруг всё же заработают. Ждал и я, а благодаря тому, что толпа людей прижала меня к окну в коридоре, я увидел и момент приезда Ястржембского. Человек из телевизора, чья функция в основном заключалась в том, чтобы говорить: «Президент работает с документами», когда тот был пьян, и: «У президента крепкое рукопожатие», когда тот переносил операцию на сердце, вышел из чёрного «мерседеса», улыбаясь, пожал руку начальству — плотным мужчинам в синих мундирах — и, взлетев на крыльцо, скрылся за дверью.

Странно, что он не споткнулся и не упал. Мой взгляд был так полон ненависти, что мог бы двигать предметы. Мои губы шептали проклятия в адрес «драного пресс-секретаря», который какого-то чёрта припёрся на таможню и изображает начальство.

Ещё днём раньше меня вполне устраивало враньё этого человека о здоровье Ельцина, и я был готов его защищать. Но вот именно тогда (так случайный личный опыт формирует наши политические взгляды!) я разочаровался в Ельцине, а типов вроде Ястржембского, ельцинскую обслугу, стал считать просто сборищем жуликов и проходимцев. Конечно, я не переметнулся в другой политический лагерь и в любой момент до внезапной отставки Ельцина в 1999 году проголосовал бы за него на любых выборах. Просто я перестал быть его фанатом и даже сторонником — момент на таможне показал мне то, что я упорно отказывался признавать: власть Ельцина не проводит реформ. Она не даст ничего ни мне, ни остальным. От неё не стоит ждать ни перспектив, ни экономического роста. Это просто старый больной алкоголик и куча циничных мошенников вокруг него, занятых своим рутинным бизнесом по укреплению личного благосостояния.

Позже из мемуаров ельцинского охранника Александра Коржакова мы все узнали, что типичный рабочий день Ельцина продолжался до двенадцати часов, а потом он говорил Коржакову: «Ну что, Александр Васильевич, пора пообедать».

Это был сигнал Коржакову достать бутылку водки и закуску.

А мы между тем ломали копья и срывали голос, говоря о реформах. Не было ничего. Ничего не было. Только группа жуликов из окружения президента, называвшая себя «патриотами-государственниками», и такая же группа, назвавшаяся «реформаторами».

Реформаторы крали больше, зато выглядели поприличнее.

Разочарование в Ельцине при всей эмоциональности момента никаких больших перемен в моих взглядах не вызвало. Да и не до того было. Девяносто шестой год, всё-таки мне двадцать лет. Кругом бандиты, дискотеки, новая интересная жизнь. Я студент, и у меня уже есть машина — я избавлен от ненавистных электричек и автобуса.

Единственное, что, наверное, мой интерес к политике поугас.

Вернул мне его другой человек — Владимир Владимирович Путин.

Глава 7

Ух, какой драматический поворот! В художественной литературе в таких случаях принято писать что-то вроде: «Плавное течение моего рассказа нарушило такое-то событие». Вот и у меня нарушило. Событие. Я в тюрьме. Предыдущую главу, про поступление в институт, я писал в красивом доме в немецком Фрайбурге, а продолжаю из тюрьмы.

После выхода из больницы я обсуждал с моим агентом Кэти, что точный план этой книги по главам сделать сложно, ведь у меня «ongoing story»[7]. Вот она и развивается, эта история, прямо сейчас, и выглядит это (сам отлично понимаю) как дешёвый литературный приём. Ничего не поделаешь: жизнь полна ситуаций, напоминающих литературные клише.

Смешливая девица — секретарь суда — дала мне на подпись какие-то документы и удивилась, когда я спросил, какое сегодня число: «Как же вы не знаете? Сегодня 18 января, и вы эту дату должны запомнить очень-очень хорошо».

Я с деланым удивлением спросил, что она имеет в виду. Девица ещё сильнее захихикала и замахала на меня руками. Вопрос мой в ответе не нуждался: мы оба понимали, что именно от 18 января я буду потом отсчитывать свой тюремный срок.

А так как девица была не из местного Химкинского суда, а привезла мне на подпись уведомление из суда Симоновского, где, по месту моего жительства, должны будут рассмотреть вопрос о замене моего условного срока на реальный, её прозрачный намёк выглядел ещё убедительнее. Раз так, давайте я подробно опишу это важное для меня 18 января, а заодно и 17-е тоже. Тем более что в камере у меня пока всё равно ничего нет, кроме бумаги и ручки, — идеальные условия для писателя.