Патроны чародея

   — Я не демократ, милая Николетта, это противно, но сейчас как бы за эту гребаную демократию. А также за свободу, равенство и братство… Нет, братство не надо, а свободу и равенство… для тех, кто их желает и готов принять, то как бы да, я за.

Она не поняла, что я несу, продолжила так же чисто и рассудительно:

   — Но что делать, мир так устроен.

   — Его устроили люди, — сообщил я, — люди и меняют. Совместными, так сказать, усилиями.

   — Глерд?

   — Это я умничаю, — пояснил я. — Мы всегда перед женщинами умничаем, хотя это нам вредит.

Она с самым простодушным видом приоткрыла хорошенький ротик.

   — Почему?

   — Вся кровь идет в мозг, — пояснил я, — создавая отток из других мест. Еще вина?

Она заметно обрадовалась, что я на ночь пришел в ее постель, наивная чистая дурочка, даже жаль, что достанется этому в целом хорошему парню, но типичному представителю глердства. Хотя бы скрывал свои похождения, но он свято уверен, что у него никаких похождений, так как ни разу ни с какой глердессой даже не целовался.

А что служанок копулирует и всяких крестьянок в ряде сел, так это другое дело, они не ровня, к ним ревновать глупо и недостойно благородной глердессе.

   — Господь, — сообщил я ей потрясающую новость, — создал женщину не из ног, чтобы была униженной, не из головы, чтобы превосходила, а из бока, чтобы шла по жизни с ним бок о бок! Чтоб была равной с ним. Из–под руки, чтобы быть защищенной, из ребра со стороны сердца, чтобы быть любимой…

Она прошептала зачарованно:

   — Так вот почему всегда лезу к тебе под руку? Там в самом деле так спокойно, защищенно…

   — И мне спокойно, — ответил я, — когда ты там. Мужчине спокойнее, когда его женщина в безопасности.

Она засмеялась.

   — Я не твоя женщина!

   — Любая женщина, — пояснил я, — оказавшаяся вблизи мужчины, уже пользуется по дефолту его защитой. Так записано в Уставе.

   — Уставе? Чьем Уставе?

   — Уставе природы, — ответил я. — Это самый главный закон на свете. Мы должны оберегать и защищать вас, даже если вы, свинюшки противные, нас не любите. Все равно, несмотря ни на что.

Она запищала возмущенно:

   — Как это не любим? Как это не любим? А кого же мы тогда любим?.. Нет, это ты меня просто дразнишь.

Я медленно и неспешно почесывал ее, она довольно попискивала, я чувствовал, что мое чувство вины перед Илваром все больше слабеет. Хороший он парень, но не такой уж и насквозь идеальный, вон даже перед своей невестой не таится, потому что поиметь служанку — это не измена, но для меня, демократа и гуманиста, все на свете люди, даже женщины, потому это без дураков самая настоящая измена, а раз измена, то Николетта просто имеет полное право ответить тем же.

Она все больше прижималась ко мне, счастливо чувствуя нарастающий жар в моем теле как доказательство интереса к ней, а раз есть интерес, то выше и уровень защищенности, у женщин тропизм рулит…

Все–таки в крепком здоровом сне что–то есть. Проснулся я свежее муромского огурчика, укрыл спящую Ни- колетгу одеялом до подбородка и на цыпочках унесся в свой кабинет.

С первой же попытки, еще не растопырив как следует гляделки, создал патрон и с трепетом сердца ощутил, что это настоящий, работающий.

Выстрел грянул, несмотря на пламегаситель и глушитель, чудовищно громко, да еще и крепко садануло в плечо, несмотря на амортизатор.

Я поспешно швырнул на винтовку одеяло сверху. Секундой позже дверь сильно дернули, тут же постучали. Как только открыл, ворвался страж с обнаженным мечом в руке.

   — Глерд?

   — Все в порядке, — заверил я. — Чихнул как–то вот так. Простудился, наверное…

   — Что–то в нос попало, — предположил он. Взгляд его переместился на одеяло на полу, под которым что–то угадывается, но промолчал, вдруг там накрыта женщина, что почему–то застеснялась, вместо того чтобы гордиться. — Ладно, я в коридоре.

   — Спасибо, — сказал я вдогонку.

Судя по всему, он так удивился, что глерд и вдруг поблагодарил, а не вдарил, что ошалело задел плечом о косяк.

Сотворение патронов для снайперской винтовки изнуряет сильнее, чем для пистолета, да и сам я перегнул, создавая их сотнями. Если верить зеркалу, за вчерашний вечер похудел на пару кило, даже сейчас в теле начинает нарастать некая слабость, еще поспал бы пару часов…

   — Ага, — сказал я саркастически, — еще бы! Там в постели осталось такое тепленькое, мягкое, послушное… Не спать, скотина! Сон — подобие энтропии черной.

Почему–то хотелось это определение пропеть, как в опере, а опера — это серьезно, потому я велел подать завтрак прямо в кабинет, где, торопливо насыщаясь, старался продумать, как и что дальше.

Не знаю, зелье Рундельштотта или травка химеры, но теперь могу больше. А раз могу, то и буду.

   — Подать еще пару блюд! — велел я. — Сюда, в кабинет!.. Фицрой и глердесса, если изволят, могут присоединиться…

Слуга поклонился.

   — Гусь с яблоками ожидается через пять минут. Пирог еще на плите, но пока разделаетесь с гусем, как раз поспеет.

   — Хорошо, — одобрил я, — принесешь и пирог… Что там за шум во дворе?

Он подбежал к окну, высунулся, едва не выпав на- ружу.

   — Глерд… вам лучше посмотреть самому.