Патроны чародея

Ювал по случаю победного возвращения объявил с моего милостивого разрешения выходной день, даже праздничный, после чего все оделись в чистое и в главной людской устроили веселый пир.

Николетта счастливо повизгивала, настоящая женщина, тут же забыла о всех неприятностях и так радовалась, что снова дома, Фицрой поглядывал на меня хитро, рискну ли напомнить, что вообще–то она не совсем дома, но, конечно, где и с чего бы где–то нашелся такой сумасшедший, женщины везде дома, куда бы и к кому бы ни пришли.

В первую же ночь после победного возвращения приснилось, что брошка, которую королева подарила моей матери, вдруг превратилась в скорпиона и ужалила ее. А потом этот скорпион вырос и начал все крушить в доме…

Я не досмотрел, проснулся в холодном поту и с сильно стучащим сердцем.

Николетта проснулась, подгреблась ближе. Я не шевелился, и она, забросив на меня ногу и прижавшись

щекой к предплечью, тут же сладко засопела, как щенок под боком у мамы.

Я заснул только под утро, а пробудился с мыслью, что, как только вернусь, нужно сразу же побывать у матери, и если все еще носит ту брошку, убедить, что такую безвкусицу лучше хранить в столе.

Еще два дня упорно упражнялся с пистолетом, создавая прямо в ладони и отсчитывая секунды до исчезновения, а на третий со двора донеслись громкие голоса. Мой обостренный слух вычленил хохот Фицроя, потом крикнул громко:

   — Ювал, срочно вниз хозяина! Чем бы он ни занимался.

Заинтересованный Фицрой обычно сам все решает, я оставил на столе пистолет, все равно исчезнет через пятнадцать секунд, покинул кабинет, бодро пробежался по лестнице, а во двор начал было выходить степенно и важно, но махнул рукой и выскочил почти вприпрыжку.

Я — босс! Пусть не могу заставить всех подстраиваться под меня, да и не хочу, я же демократ, но как демократ и сам не хочу подстраиваться под вкусы и взгляды людей простых и недалеких.

Фицрой резво сбежал с площадки над воротами, веселый и хохочущий.

   — Ты знаешь, кто приехал?

   — Нет, — ответил я настороженно.

Он обернулся к стражникам у ворот.

   — Не открывать, не открывать!.. Глерд Юджин выйдет сам. Он сейчас трезвый, у него получится…

Я рассерженно толкнул калитку и, пригнувшись, вышел наружу. В пяти шагах двое всадников: лорд Барклем и герольд, в руках герольда белый флаг.

Еще с десяток воинов Барклема, что явно мало для штурма, держатся на расстоянии сотни шагов внизу дороги.

Я выпрямился, кровь бросилась в голову, а пальцы зачесались, почти чувствуя рифленую рукоять пистолета.

Барклем, не двигаясь в седле, проговорил густым мрачным голосом:

   — Глерд Юджин, я весьма сожалею о нашем столкновении. Сейчас я прибыл затем, чтобы заверить о прекращении попыток захватить леди Николетту… а также я не желаю вступать с вами в противостояние.

Я все еще боролся с желанием выхватить пистолет и всадить в него десяток пуль, но Барклем в самом деле крепкий орешек: со стен могли изрешетить арбалетными болтами еще до того, как я появился во дворе. Верит, что никто не пойдет на такую гнусность, как убийство человека с белым флагом.

   — Хорошо, — ответил я коротко, — принимаю.

Он чуть наклонил голову.

   — Всего хорошего, глерд.

Уже начал разворачивать коня, когда я вспомнил, что эта сволочь не изволила покинуть седло, он разговаривал свысока, как с простолюдином, и, вскипев, я сказал резко:

   — Барклем!

Он обернулся, удивленный и встревоженный, что я не присовокупил ни «лорд», ни «глерд».

   — Глерд?

   — Я обещаю, — сказал я четко, — что не пойду захватывать и разрушать ваш замок!.. Однако вам лучше не попадаться мне на узкой дорожке. Я убивал и за много меньшее. Всего хорошего, лорд!

Блин, что я такой чувствительный, прямо тряхнуло от ярости, и всего лишь эта сволочь не слезла с коня.

А не слезла потому, что вообще не привыкла ни перед кем слезать, все людишки ниже, все слабее, все вассальнее.

Он молча кивнул, повернул коня и пустил рысью прочь. Вид у него был таков, что и мне лучше не попадаться. Даже на широкой дороге, если у него будет явное преимущество.

Фицрой пролез через калитку, глаза его проследили за всадниками, что пропустили Барклема сквозь свои ряды, а потом развернулись и поехали следом.

   — Ты ему веришь?

   — С какой стати? — спросил я. — Он в самом деле боится. Никогда не боялся, но сейчас боится.

Он сказал с удовольствием:

   — А мне было смотреть здорово. Чтобы напугать Барклема, одной отваги маловато.

   — Он понял, — ответил я, — что умею переступать через моральные скрепы. Он думал, один такой…

Он пробормотал:

   — Но все же не трус. Рискнул приблизиться к воротам.

   — Расчетливая тварь, — процедил я. — Понимает, что на людях буду держаться так, как и принято благородному глерду. Тем более он с белым флагом.

   — А без белого? — спросил он с легкой насмешкой. — И на узкой дорожке?